Георгий Березко - Присутствие необычайного

«…Я после вспомнила, товарищи судьи! Я, когда следователь меня спрашивал, в каком часу пришел Хлебников, я сказала, что не помню, правду сказала: точно, что не помнила. А после, когда я домой от следователя вернулась, меня как в голову ударило. Я тогда мужа с обедом ждала, он в своем учреждении задерживался. И я по телефону позвонила время узнать: было двадцать часов восемь минут. Я сразу побежала на кухню разогревать, что сготовила. В коридоре я встретила Хлебникова, он и раньше часто к Сутеевым приходил. И я ничего такого не подумала. Насчет опьянения я ничего показать не могу, Хлебников на меня, конечно, не дышал. А пришел он в двадцать часов восемь минут — это точно. Я тогда хотела сразу к следователю бежать, сказать, что вспомнила. Но время было уже позднее, и опять я мужа ждала».

— Заметим, — сказал, подняв голову, судья, — обвиняемый бывал у Сутеевых и раньше, можно предположить, что у них сложились какие-то отношения. Вопрос: какие? Обвиняемый, как вы помните, исчерпывающего ответа не дал.

— Он ей вроде родственника приходится, — сказал Антон Антонович. — Тоже надо заметить. Может, и все происшествие на семейной почве.

— Возможно… Но не родственник он, а росли вместе, в одной семье. Мы еще дойдем до этого.

— Росли вместе… Вот ведь, все сходится, все одно к одному, — подала голос Аглая Николаевна. — Я сразу обратила на это внимание.

— Ну и что, что вместе? — Антон Антонович вновь начал горячиться. — Что из этого вытекает?

— А то и вытекает… Эту самую Катерину Егоровну тоже хорошо бы поставить под рентген. У нее же судимость была.

— Ну и что, что была?! Какое это имеет отношение? — Антон Антонович все более распалялся. — Она же теперь пострадавшая.

— Мы не могли ее вызвать, причина вам известна, товарищ Бирюкова, — сказал судья. — Сутеева на излечении в данное время. На предварительном следствии ее также не удалось допросить.

— Может, симуляция — тоже бывает, — сказала Аглая Николаевна.

— Имеется медицинское заключение: амнезия локализированная, выпадение из памяти, пробел. Мы же зачитывала: ничего про тот вечер не помнит: сильное потрясение.. И неудивительно: на ее глазах, можно сказать… — проговорил судья. — Прошу внимания: показывает Чумакова, Анастасия Савельевна, работница Второго часового завода, еще одна соседка Сутеевых: читаю: «…Об чем они там говорили, не слышала. В другие разы мне почти что каждое слово было слышно. Не хочу про покойника плохое говорить, но он всегда криком брал, некультурно грубил. Она тоже кричала, плакала. Особенно шумно у них стало, когда Катерина из заключения вернулась. А до того у гражданина Сутеева тоже шума хватало. У него много людей собиралось, женщины тоже, по пьянке песни пели, случалось всякое, даже до мордобоя…»

— Бедное их дитя, — прервала чтение Аглая Николаевна, — неудивительно будет, если тоже нарушительницей вырастет.

— Разрешите, я продолжу, — сказал судья: — «Катерина, случалось, и в синяках ходила. Не ладилась у них семейная жизнь. Стенка между нашими комнатами тонкая, я в курсе была. А в тот вечер я, как назло, мало что слышала — может, шептались, я слов не разбирала. Кто там у них был, я не видела, кто-то был, я только с работы вернулась и чай пила. А после слышу: хлопнула дверь и мимо моей комнаты — шаги. Я выглянула, вижу: Хлебников — его все у нас знают — по телефону номер набирает. «Милиция? — спрашивает. — Товарищ дежурный, срочно приезжайте, — говорит, — у нас большое несчастье, на месте увидите». И наш адрес дает и свою фамилию. Я его спросила: «Что случилось?» Он дико на меня посмотрел, вроде улыбнулся и обратно пошел к Сутеевым, ничего не ответил. Я к себе пошла, встала у стенки, отогнула ковер, чтобы лучше слышать. И опять ничего не услышала. А скоро милиция приехала».

Судья вытянутым указательным пальцем потыкал в страницу, в текст.

— Заметим: Хлебников сам вызвал милицию.

— А что ему было делать? — сказала Аглая Николаевна. — Куда спрячешься? У нас нераскрытых преступлений не бывает, вы это лучше знаете. А если кто сам заявит о себе, повинится, к тому и отношение другое, и наказание меньше. У Хлебникова расчет был.

Судья умолк: сухо в узких щелках блестели его глаза на пепельно-бледном лице с бескровными губами.

— Может, и расчет… может, и расчет, — задумчиво повторил он.

И, все еще не придя, видимо, к окончательному мнению, принялся листать подшивку в обратном направлении.

— А вот протокол допроса Хлебникова на предварительном следствии, — сказал он. — Так, так… Фамилия, имя, отчество… Национальность, проживает… Вот, — и его голос невольно изменился:

«…Сутеева убил я. Потому что пьяные оба были. Признаю, что ударил. Заспорили мы: он за «Спартак» болел, я за «Крылышки». Нет, я не психический, я нормальный. Я к ним и раньше приходил, проведывал Катю, жену Сутеева. Мы с ней ребятами дружили. Нет, никто меня не подстрекал. Нет, она мне на мужа не жаловалась. Я без всякого умысла пришел. Сели мы все трое чай пить, Сутеев еще бутылку поставил… А потом злость меня взяла. Ничего больше пояснить не могу. Пьяные мы оба были, я пришел выпивший уже. Ну, и заругались, он за «Спартак» болел, я за «Крылышки».

— Все то же, что и на суде говорил. — Судья закрыл том подшивки.

— Хлебников — точно не психический, — сказала Аглая Николаевна. — Экспертиза признала, что вменяемый и психически здоровый.

— Да, признан вменяемым, — как бы с сожалением подтвердил судья.

— Подумать только: из-за футбола убил! — сказала Аглая Николаевна. — И как спокойно показывает, словно комара убил — не человека.

— Ну, это только фактическая суть — так следователь записывал, — сказал судья.

Еще какое-то время они обсуждали прочитанное: Аглая Николаевна прочно стояла на том, что и самое суровое, полагавшееся по закону наказание, недостаточно сурово для Хлебникова. И судья начал склоняться к ее мнению. Коробков замолчал — им завладела тоска… Тоска от вторгшейся в жизнь какой-то злой чепухи, нелепицы, перед которой пасовали и самый разум и даже инстинкт самосохранения. Плоды долгого умного труда уничтожались в одно безумное мгновение. И выходило, что не ясное сознание управляло жизнью людей, а нечто темное и дикое, таившееся в них до случая… Только так и можно было объяснить это «дело» Хлебникова; так, видно, случалось и в других человеческих катастрофах. И не напрасными ли тогда оказывались все усилия сделать жизнь людей лучше и добрее, если в самом человеке жило неистребимое зло? Каким способом можно было помочь человеку, если он сам себе неизвестно почему становился врагом?! И что можно было понять в человеке, роясь в этих пухлых подшивках исписанной бумаги — протоколах, допросах, справках, экспертизах, если он сам себя не понимал?! Не понимал и жертвовал всем ради мгновенного насильственного желания. А его темный эгоизм не останавливался даже перед самоуничтожением… Не этими словами думал Антон Антонович, но таков был смысл его тоски.