Гарий Немченко - Брат, найди брата

А после на Кубани стал потихоньку силу набирать восточный принц — рис. И чтобы не зависела Россия от капризов заграничных соседей, кубанцы пообещали довести его урожай до миллиона тонн в год.

И право, не удивился, если услышал бы, что на здешних чеках вода бывала куда солоней, чем где-то в иных местах, — столько пота пролили тут мои земляки. Но больно кольнул затем сердце неторопливый, со все понимающею усмешкой рассказ: «Ты, друг, нас знаешь: уж если что пообещали, из кожи вылезем, а дадим… И тут так. Мало, что от нескольких предыдущих лет добрую заначку на всякий пожарный случай, как говорится, оставили, решили еще для подстраховки согнать на чеки со всех концов технику — какую можно и какую нельзя… Вся тут была! Ну, и собрали его до зернышка. И сдали. Вместе с заначкою и правда миллион вышел — опять наша Кубань вперед вырвалась! Но сколько, если бы ты знал, у нас за спиною всего остального так и осталось неубранным!..»

Остановись!.. Не довольно ли?

Подумай, как потом тебя на Кубани встретят.

Как меж собою переглянутся.

Что тебе скажут…

Или ты и в самом деле забыл, что за характер у всегда богатой и оттого, бывает, заносчивой твоей родины?

И вообще.

Разве ты уже давным-давно не прописан совсем по другому ведомству? По ведомству тяжелой индустрии. По черной металлургии, в частности.

Ну и валяй в свой пропахший газом Новокузнецк! Не можешь сразу же взять билет — отправляйся хотя бы мысленно. И там, среди непробиваемо черных домен, которые понастроили твои корешки, да среди прозрачных, как стеклышко, образов твоей промчавшейся юности ты и успокоишься, и отдохнешь…

А ведомство-то лишь одно на всех нас: человеческая душа.

И если прорастает в ней наконец посеянное когда-то доброю и щедрою рукой, будущему стебельку, наверное, все равно, под чем он ударил в рост: под палым прошлогодним листом или только уложенным, еще горячим асфальтом…

Разве я виноват, что с каждою новой городскою зимой я все явственней замечаю в себе как бы обратный ход времени?..

Если пять, всего лишь пять лет назад при виде щеголихи в дубленке, расшитой цветными нитками, я мог подумать, предположим, о красках праздничного Брюсселя, в котором оказался когда-то в дни рождества, то сегодня все чаще ловлю себя на том, что в подобном случае не одним только обоняньем, но словно всею кожею ощущаю нутряное тепло снегами окруженного катуха, в котором на бабки привставшая над ягненком, только что увидавшим свет, еще слабая овечка умиротворенно слизывает с него тонкий студень последа…

…И самолеты самой новой конструкции все чаще уносят меня не в завтрашний день, а в прошлое — дальше, дальше… Кому-то, кто устроен иначе, это, может, покажется странным, а то и вовсе смешным, но сам я нисколько не удивлюсь, если однажды — коли даст бог дожить — пойму, что сам себе я уже как бы дедушка, и как бы прапрадед, и какой-то еще очень и очень дальний мой предок… И все это вместе — я.

И я стоял в овощном магазине на Нижней Масловке около Савеловского вокзала в Москве, между «Молоком» и сберкассою, стоял и смотрел на покатые эти полки, где внаклон лежали и сморщенная, недоношенная землею картошка, и вялая, замученная на складе морковь, и раньше времени усохший чеснок рядом с полураздетым, несмотря на холода, маленьким луком…

Кто устроен иначе, может мне не поверить, но как перед сиротами, покинутыми когда-то, я вдруг горько заплакал от жгучего стыда перед ними.

Кем они стали! Кем они стали!

Плач по вкусной картошке?

Или по чему-то совсем другому?..

И тут я, бабушка, вспомнил!

И хоть стоял на заледенелых ступеньках в башмаках на толстой резине, вдруг услышал, как ударил в меня тугой сок земли, как по жилам пошел, словно по живому ждущему дереву, как толкнулся в сердце и налил грудь, как плечи распрямил, приподнял подбородок, заставил вихрами тряхнуть непокорно…

Я и яблоньку твою вспомнил, и плетьми забитую дочь, и сыновей твоих, которые где-то в Крыму с шашками наголо бешено мчатся друг другу навстречу. И, подумав о земле, вдруг спросил себя: не забыл еще, чем поливали?..

И вспомнил армавирский базар. И представил многих из нас за его прилавком стоящими. Тот справку о досрочном выполнении, которой грош цена, втридорога продает, а этот — рапорт-скороспелку всучить старается… А и наш брат? Ему бы рассказ на двадцать страниц, а он тебе — трилогию на две тыщи. Другой за подсахаренный сироп как за настоящий мед требует. Третий и вообще стоит налегке, только кукиш держит в кармане — это и весь его товар драгоценный! — а цену-то ломит, а цену!..

А ты меж них стоишь и уже дрожащей рукою яблоки мне протягиваешь за так: лишь бы, что земля дает, не пропало, лишь бы людям на пользу.

А я шел домой, и складывался роман, в котором, как это бывает в минуту озарения, все так удивительно ладно вставало на свои места.

И этот молодой председатель из Бриньковской, и тракторист, который работал на рисовых чеках, в романе были бы твои правнуки, все бы жили под Армавиром, в нашем родном Предгорье, и они сидели бы утром за ранним завтраком, и председатель, старший по возрасту, мудренько выспрашивал бы про заначки, а младший бы пил молоко и радовался после долгой отлучки: «Не, а кажется, яблоками пахнет, и правда… Сказано — дома!» А ты бы повязывала перед дорогой простую косынку, а мимо этот добрый мальчишка, разглядевший тебя шофер, таскал бы в свою машину скрипучие мешки с тугими яблоками и ставил бы их осторожно один к одному…

Но пока соберешься!.. Да и будем ли живы?

А пока ты, я твердо уверен, жива. Может, эта яблоня и дана тебе, бабушка, на долгую жизнь. Потому что ты, праведница, просто не сможешь умереть, пока она весною цветет и летом дает плоды. Пока подрастают яблони помоложе…

Низкий тебе поклон, милая бабушка, издалека!

И когда я уже закончил писать это свое воспоминание и дал прочитать его младшему сыну, выросшему не в одном краю, а во многих — маленькое перекати-поле, так и бежавшее вслед за отцом, за перекати-полем побольше, так и бежавшее — по всей-то России! — сын спросил, уже в самом начале оторвавшись от строчек: «Что такое — походец?»

Стал ему объяснять: это когда на весах чаша с товаром перетянет другую, которая с гирьками. Понимаешь?.. Предположим, просишь ты килограмм, а тебе от щедрого сердца положили чуть больше — мальчик, бери, жалко, что ли?!

Он, как ни грустно, с детства слышать другое привык.

Когда мы с женой, не имея времени сами, отправляли его в магазин, оба наставляли: в очереди будь посмелей. Да смотри, чтобы тетя тебя не обвесила!

Потому, когда я рассказал про походец, он с сомнением спросил: «А такое бывает?»