Гарий Немченко - Брат, найди брата

Потом был день уже с другими звонками, были обычные заботы. Была суета. Но нет-нет да и прерывал ее опять скрежет металла, вдребезги разбивал звон стекла, взрывались крики, и кусок за куском упрямо выстраивался сюжет, и хотелось немедленно все бросить и тут же сесть за него и не вставать из-за стола, пока не будет готов рассказ о неистовой ненависти и неистребимой любви.

В этом моем сюжете был он никакой не герой. Вообще-то я уверен, что и тот, настоящий дед, тоже был не герой — героем он стал уже после этого своего сражения около заправочной станции. Стал потому, что так захотелось городу…

Так вот, был он никакой не герой, а просто инвалид и в самом деле бывший танкист. В ту ночь менялась погода, и старик маялся, пил валокордин и утром поднялся только затем, чтобы вызвать «скорую», он ее уже вызвал, но тут позвонил ему из больницы старый товарищ, фронтовой дружок: дочь его, мать-одиночка, неунывающая неудачница, с мил дружком собралась на юг, а крошечного сына с чужими людьми проходящим поездом отправила к деду. В полдень этот поезд должен быть на маленькой станции в сотне километров от города, но деда, такого же одинокого старика, с вечера прихватило, пришел в себя только утром, и вот просил теперь выручить его, снять внука с поезда: больше некому. Этот, бывший танкист, хотел было заказать такси, но денег не хватило, все раздал до получки своим молодым соседям, и вот тут-то он решает вывести из гаража под окнами свой старенький, с ручным управлением «Запорожец», на котором давно уже в дурную погоду предпочитал не ездить, и по дрожащей от гуда тяжелых машин, по отчаянно сигналящей, по обматерившей его не один раз бетонке торопится к поезду, и попадает в эту историю с «жигуленком», и едет дальше уже в машине сердобольных — вчерашние бетонщики! — ребят из милиции, потому что собственная разбита, а самого его, конечно, трясет; потом рядом с водителем в форме появляется еще и сестра из «скорой», так как вылезти из машины дед отказался наотрез, и они едут уже втроем, опаздывают, бросаются вдогон поезду и догоняют его на малюсеньком разъезде, где он стоит ровно одну минуту, и только уже с внуком своего старого дружка на руках дед позволяет себе расслабиться… Только в чем это выразится?.. Как? Вот это я еще тогда не придумал.

Следующим утром друг снова позвонил.

Будильник показывал чуть больше пяти, но я уже сидел за столом и, значит, тоже имел теперь моральное право разговаривать чуть свысока и как бы слегка насмешничать.

«Знаешь, — сказал он без предисловия, — назови эту историю, что я вчера тебе рассказал, «Последний бой». Ладно?»

«Да уж как-нибудь…»

И я хмыкнул и замолчал, потому что дальше могло последовать: сами с усами. Обойдемся, мол, без ваших мудрых советов.

«Это общая просьба, — проговорил он настойчиво. — Наша с Крошкиным».

А я сегодня был весел, как он вчера: « Н-ну, если ты от имени трудящихся…»

«Он умер вчера, этот старик, — сказал он твердо. — Понимаешь, какое дело: инфаркт».

Опять они меня поправляли.

Но на этот раз я только ткнулся в грудь подбородком, опустил голову.

И тогда я, сибирская вольница, обеими руками оттопырил расстегнутую почти до пупа рубаху и голосом загубившего не одну христианскую душу старого каторжника, который теперь готов был от умиления заплакать, а может, с ноткою потрясенного людской добротою бродяги проникновенно сказал:

— Сыпь, бабуля, сюда!

Но она тронула чашу на весах, а жиловатой сморщенной ручкою начала по одному перекладывать яблоки мне за пазуху, переложила и сухонькие пальчики тут же протянула к мешку, стала накладывать новую горку, опять с походцем, да еще с каким!.. Неизвестно, что больше было: сам вес или этот ее походец.

— Ешьте, мой внучек, ешьте!

Говорила и кланялась.

А я стоял перед нею с душой нараспашку.

Милая бабушка, если б знала, что ты в нее тогда вложила!

Но в ту уже довольно далекую теперь пору яблоки твои были куда спелее того, что так медленно зреет в человеческом сердце…

Не поклонился тебе.

Только с насмешкой поглядел на твоих соседей по базарному ряду — и на отпетое армавирское жулье, на поднаторевших армян-перекупщиков и на тех, в ком высокая плетуха из драни либо лыковый пестерь выдавали бывшего русака-северянина или перебежчика-чалдона, переселенца совсем недавнего: только-только поднял свой сад, только-только начал торговать — за тем на жирные кубанские земли да под щедрое солнце и приехал!

Когда шел потом по базару дальше, у меня был видок школяра-недомерка после удачного набега на чужой сад — тугие яблоки не только оттягивали рубаху на животе и по бокам, но и лежали за спиною. Я выкатывал их оттуда по одному, и они хрупали на зубах так, что на меня оборачивались, это я помню, а думал я небось что-нибудь беззаботное: а чударесная бабка, и правда!.. Вот было бы законно, если бы она приехала на нашу Антоновскую площадку и стала там почти задаром раздавать свои яблоки. И я бы приводил на крошечный базарчик посреди поселка своих корешков, эту братву, которая съехалась к нам на стройку со всех сторон света, и от комсомольского штаба мы бы прямо вручили ей грамоту — придумали бы какую, — а наши местные обдиралы да приезжие спекули тоже при этом воротили бы морды…

Вернись к ней, парень! Поговори с ней еще чуток.

Нет!..

Разве мог я тогда предположить, что много лет спустя буду мучительно стараться припомнить и всякое словцо, и каждый жест?

Но останутся лишь общие черты того июльского дня.

Вот ранним утром с дальнего, набитого духотою поезда Новокузнецк — Кисловодск схожу я на сонный, но прибранный, уже с разводами от метлы, с пятнами после поливки, перрончик и в безлюдном и тихом привокзальном буфете кружкой сытого пива праздную встречу со своею богатой, всегда цветущей родиной… Вот иду по уютным улицам белого среди буйной зелени, среди ярких цветочных клумб городка, вот выстаиваю длинную очередь за билетом на старой междугородной станции, от которой пыльные, прокаленные степными ветрами автобусы тряслись тогда в основном до окрестных хуторов да станиц… Вот какой-нибудь симпатичной сверстнице, больше для того, чтобы с нею позаигрывать, поручаю присмотреть за полупустым своим чемоданом да тощим рюкзачком, которые любому уважающему себя армавирскому вору не навязал бы и силою…

И вот иду по базару.

С таким ощущением ответственный секретарь любимой народом многотиражки «Металлургстрой» — органа парткома, постройкома и управления только что переименованного треста Сталинскметаллургстрой, — член комитета ВЛКСМ ударной комсомольской стройки Запсибметзавода — первенца третьей металлургической базы на востоке страны — топал в тот июльский день между рядами, за которыми пожилые, в капроновых шляпах, граждане туго сложенными газетками — дабы и капля не унесена была безвозмездно — отгоняли от фруктов пчел…