Гарий Немченко - Брат, найди брата

— А почему именно дядя Вася?

— У него чутье… как у хорошей гончей. Это раз. А второе… Одному, понимаешь, принесут данные из лаборатории, все эти ленты… перфокарты… А он: ладно, мол. А то мы не знаем, кто там, в этой лаборатории, штаны протирает.

— Ну, протирают там, положим, не только штаны — больше юбки, — словно бы намекая на что-то, сказала жена Ступина.

— Это уже детали, — отмахнулся он. — Главное, что дядя Вася все эти данные так проштудирует, что ты его среди ночи подними, и он…

— Ясно, — сказала она. — Садись.

Он вдруг повеселел:

— Но ты-то у меня!.. Ну, умница! Ну, лапушка!.. Им, видишь, и в голову не пришло, а ты первая спросила: а почему — не кто-либо другой, а дядя Вася?.. Дай я тебя за это…

Обнял ее, и раз, и два поцеловал сначала шутя, а потом вошел, что называется, во вкус, и вот уже куда девалась усталость — как в молодости, бывало, несет ее на руках, а она, смеясь, отбивается:

— Пусти, слышишь?! Ну, дай хоть мне…

И она освобождается, гасит свет и зажигает торшер, и стелет постель, ныряет под одеяло и, пока Ступин укладывается рядом, говорит тихонько и счастливо:

— Выпало бедной женщине счастье… Десять вечера, рань такая, а она уже — в теплой постели рядом с любимым мужем. И откуда такое свалилось? Кого благодарить?

— Ну, как это кого? — смеется Ступин, который собирается погасить свет. — Дядю Васю, конечно. Обер-мастера…

И тут звонит телефон. Ступины глядят друг на друга: брать трубку?.. Не брать?..

Он вздыхает, берет и начинает говорить сперва спокойно, а потом все более тревожно и в то же время насмешливо:

— Да… да. А чего эт тебе не спится?.. Как это — из цеха? Почему?.. Ну, ха-рош, ха-рош, говорю! А что мы завтра скажем? Диплома-а-ат!.. Еду, конечно… Ну еще бы! Спасибо за доверие!..

И пока говорил Ступин, уже и приподнялся на постели, и опустил ноги на пол, и привычно нащупал тапочки.

— Кто это? — в голосе у жены послышалась и легкая ревность, и далеко спрятанная обида.

— Ты представляешь?! Нарочно пустили днем слух, что обер-мастер приболел. Все теперь знают, что последний выпуск — завтра, а они там тихой сапой уже козловую летку пробивают! Ну, дядя Вася!..

Она грустно улыбнулась:

— С твоим дядей Васей не соскучишься.

Он только виновато развел руками…

Когда Ступин вошел на литейный двор старой домны, из козловой летки уже хлынул чугун, покатил тугою струей и все, кто был около печи — и вызванные специально бурильщики, и свои горновые, — стояли притихнув, смотрели на огненный поток.

Где-то поблизости слышались громкие удары по металлу. Из-за печки появился высокий парень с кувалдой в руках. Новенький в этой смене, Михеев. Неторопливо шел вокруг кожуха и время от времени с силой бил по нему. Позади него шел другой. Когда оба уже были близко от остальных, задний, нарочно приседая, расхохотался и показал на первого пальцем, и тот миг-другой сначала стоял, ничего не понимая, потом до него дошло, и он, закипая яростью, приподнял кувалду и бросился на «купившего» его горнового.

Ступин был ближе остальных к ним, заступил дорогу, схватил этого, с кувалдою, за руки:

— В чем дело, Михеев?!

— Сволочь! — задыхался тот. — Приказал бить по кожуху, чтобы шихта лучше осела!

Это была старая, «фирменная» для доменщиков шутка, но в глазах у парня Ступин увидел слезы, а на лице у него была такая горькая обида, что неожиданно для себя самого начальник цеха грубо спросил:

— Ну и что?! Кишка тонка?

Вырвал у оторопевшего Михеева кувалду и сам шагнул к кожуху, ударил раз и еще раз… К нему заторопился обер-мастер, нарочно громко сказал:

— Что ж мы, Алексей Степаныч, сами не справимся? Еще ты у нас бить будешь!

Отобрал кувалду, ударил сам, а ему на смену уже спешил кто-то из горновых, и только двое стояли все в тех же позах: явно виноватый «покупщик» и все еще подозрительно вглядывающийся в лица вокруг Михеев.

— Жеребцы, — негромко сказал Ступину дядя Вася, когда его уже подменили. — Нашли время хохмить! Спасибо тебе, Степаныч! А то вот так саданул бы по тому месту, откуда ноги растут, а мне потом завтра докладывай: чепе!

— А тебе только этого и не хватало! — улыбнулся Ступин.

— Не говори, Степаныч! Вот уж будет-то мне на орехи, если «козелок» все же останется!

Ступин ткнул себя пальцем в грудь:

— А оно что подсказывает?!

— Да не должно бы.

— Ну и — самое главное!

— Ты мне, Степаныч, видишь, сказал тогда: сверхзадача! — словно оправдываясь, проговорил обер-мастер. — А для меня она — в чем?.. Чтоб каждый из моих ребят своим делом занимался, а никто бы его не дергал, не отвлекал, никто бы над душою не стоял… Разве это тебе не сверхзадача?

Ступин только посмеивался.

— А то у нас на заводе был один Дед — Веденин. А сейчас сразу — вон сколько! — продолжал обер-мастер. — И каждый хочет командовать… а кто из них настоящий?.. Кого слушать-то?.. Потому и позвал только двоих: тебя да Зою вон из лаборатории…

Дядя Вася повернул голову, и только тут Ступин увидел Зою: одна-одинешенька стояла на галерее, и отсюда, издалека, особенно хорошо было видно, какая она потерянная и грустная.

Ступин вбежал на галерею, тронул ее за локоть:

— И вас оторвали от домашнего очага?

Она кивнула.

— Как сын?

— Опять прибаливает… зима!

— А Николай Фадеич?

Наверное, настроение у нее было такое — сказала искренно и печально:

— По-моему, он довольно удачно притворяется…

— То есть?! — не понял Ступин.

— Притворяется, что стал образцово-показательный больной, — грустно рассказывала Зоя. — Поддакивает врачам… пьет лекарства. Маму слушает. А сам, даже когда стонет, одним глазком подглядывает, — и она попробовала изобразить отца. — Вот так.

Ступин невольно рассмеялся, а она сказала серьезно:

— По-моему, он что-то затевает!

— Так это же прекрасно, Зоя!

Она спросила грустно:

— Для кого?

— Для всех нас, — убежденно сказал Ступин. — И для него самого тоже — я вам голову даю на отрез…

— Мы стоим тут, — проговорила Зоя, показав подбородком на печь. — А ведь она, по сути дела, сейчас умирает… Вот в эти самые минуты.

Снизу им махал рукой обер-мастер.

У нижней козловой летки еще алела тоненькая струйка чугуна, а рядом уже подметали двор, уже убирали все, что можно было убрать, отыскивая что-то, заглядывали по углам, и чувствовалось, что литейка пустеет уже навсегда.

Прямо тут, недалеко от остывающей печки, расстелили брезент, стали выкладывать на него принесенные из дому припасы. Переговаривались еле слышно, и все с каким-то особым значением в голосах, как бы торжественно. Садились кружком. Для Зои сложили одна на одну широкополые войлочные шляпы.

Всем понемножку налили, и обер-мастер стащил кепку и поднял стакан: