Гарий Немченко - Брат, найди брата

Вдвоем шагнули поближе к роликам. Страхуя мальчишку, Ступин подождал, пока расплющится рубль.

Максим бросился к деду, разжал кулак:

— А, деда?! А?!

Снова зажал раскатанный рубль и сунул кулачок под пальтишко.

Полосухин и Перчаткин одевались около вешалки в небольшой прихожей банкетного зала в доме отдыха металлургов.

На миг приоткрылась дверь в зал, в прихожую вышел Брагин.

— Значит, все-таки решили побеспокоить Николая Фадеича?

— Пожалуй, это нехорошо с моей стороны, если бы не сделал попытки повидаться с ним, — сказал Полосухин. — Можно — можно, а нет — нет, но побывать рядом и хотя бы не справиться о здоровье… Мало ли что когда-то…

— Кто старое помянет, — примирительно развел руками Перчаткин.

— Слушай, а что это на тебе пальтишко продувное какое-то, — и Брагин озабоченно и дружелюбно потрогал и рукав, и плечо. — Надо будет сказать Маше, чтобы она за тобой приглядывала… Не простудишься?

И Перчаткин, хоть он ничего не понимал, тоже ненароком коснулся плеча Брагина:

— Побудь пока с ребятами… Побудь.

Вдвоем Перчаткин и Полосухин шли по той самой аллее, по которой прогуливались обычно Веденин с Райхом и Максим с лошадью.

— Мое дело сообщить тебе, дружище, что в министерстве имеют виды на тебя, — расслабленно говорил Перчаткину Полосухин. — А решать, естественно, это уж твое дело… Одно могу сказать: сейчас, пожалуй, самое время… Имею в виду: решать.

Потом они стояли у веденинского коттеджа, и Перчаткин старательно нажимал на кнопку звонка…

Вышла Эмма Борисовна, довольно удачно изобразила и удивление, и радость, но приглашать их не стала:

— Поймите, Вячеслав Дмитрич, режим есть режим…

— Да-да, конечно, здоровье — прежде всего…

— И потом, он сейчас просто-напросто спит.

— Передайте, когда он проснется, и нижайший поклон… от одного из учеников. И самые добрые слова.

— Непременно передам! — держалась она, как в лучшие свои времена. — Непременно!

Веденин и в самом деле спал.

Спал на полушубках и ватниках, брошенных на широкую скамейку в тепляке у монтажников. В ногах у него с кружкой чая в руке сидел Виктор Карлович.

На такой же скамейке у противоположной стены сладко посапывал Максим, сжимавший в кулаке свой расплющенный металлический рубль, и около него, тоже с чайком в руках, сидела Зоя, а за столом, на котором стоял «артельный» алюминиевый чайник, расположились Нина Павловна, Ступин и Васильев — даже здесь, в наполненном жаром от раскаленного «козла» вагончике, он не снял своего спрятанного под брезентовым плащом кожуха, а только расстегнул пуговицы.

— Ты как цыган! — сказал ему, трогая полу кожуха, сидевший рядом Ступин. — Холод ли, жара ли….

— А я и есть цыган! — рассмеялся Васильев. — Разве нет?.. На Кольском я был на монтаже, в Норильске был… в Джезказгане. В Караганде. В Петропавловске…

— В Казахстане?

— Нет, на Камчатке.

— И я — цыган! — задумчиво и печально сказал Райх.

— Вы-то почему? — усмехнулся Васильев.

— Когда мне было два года… всего два!.. отец увез меня из Германии в Соединенные Штаты. Из Вестфалии в Западную Вирджинию… А когда мне было десять, мы приехали в Сибирь. Отец мой один из первых записался тогда в АИК — автономная индустриальная колония… она так и называлась «Кузбасс», вы слышали?..

— Так вы, выходит, американец? — чему-то обрадовался Васильев.

Старый врач печально сказал:

— Я — цыган!.. Я потом всегда — вслед за ним.

И глянул на спящего Веденина, и всем вдруг стало понятно, отчего Райх так грустно об этом говорит…

Вошли с ног до головы облепленные снегом Петр Игнатьич и молодой монтажник, совсем мальчишка, стали отряхиваться, и старик сказал чуть ли не в сердцах:

— Ума не дам, что оно творится!

Хорошо знавший своего бригадира Васильев заранее усмехнулся:

— Чем нас хочешь порадовать?

— Идет, ты понимаешь, и идет!.. Что ты с ней будешь делать?!

— Печка?

— Печка!

— Сама идет? — щурился Васильев.

— Да прямо-таки сама!

— Смотри хорошенько, чтобы она дальше не прошла!

Петр Игнатьич подсел к столу, налил чайку сперва монтажнику, потом себе, заговорил так, будто к своему гораздо младшему по возрасту начальнику он, как мальчишка, ластится:

— Нет, правда?.. Может, плюнем на этот гра-афик?! Она ить не черепаха как-никак, тут тоже надо понять, а — домна!.. Вот он — главный теоретик у меня по этому делу. По этой самой надвижке курсовой проект защищать будет…

— Это где же? — спросил у молодого монтажника Васильев, хоть по лицу видать было, что все-то он, конечно, знает, просто играет сейчас, как говорится, на публику…

— Техникум вечерний, — послушно отозвался монтажник. — Второй курс.

— А ты, Петр Игнатьич, уверял меня, что он у тебя — толковый парень! — с укором обернулся к бригадиру Васильев.

— А почему-ка нет?! — насторожился Петр Игнатьич, и по тому, как он поглядывал на Васильева, хорошо было видно, что эти двое так давно уже спелись.

— Да потому, что толковые ребята в Москве, — словно отрезая что-то, покачивал пальцем Васильев, — домну вон нашу в глаза не видели, а уже кандидатские по надвижке защитили!.. А он у нас, можно сказать, при ней тут вырос, а — курсово-ой!.. Те-ехникум! — и Васильев вроде бы безнадежно махнул рукой.

Но Петр Игнатьич все понял:

— Ну, спасибо тебе, что разрешил!

И тут в тепляк вошли Беловой со своим шофером — тоже с головы до ног в снегу.

— Вот они, голубчики! — ворчливо сказал Беловой, пытаясь расстегнуть пуговицы на пальто. — Все тут! Чайку нальете?.. Лег спать и не могу уснуть… Чует душа: что-то не так, нет!.. А потом, вы верите, словно бы вдруг видение какое…

— Никого постороннего? — рассмеялся, оглядываясь, Васильев. — А то что ж это происходит: такая должность, можно сказать, у человека, и вдруг — душа!.. Видение!..

— Вскочил один и — сюда! — договаривал Беловой.

— Хорошо, что один! — в тон Васильеву сказал Ступин, тоже посмеиваясь.

Озябший Беловой, молча переводя все понимающий взгляд с одного на другого, грозил пальцем… Васильев начал застегивать кожух:

— Ну что, главный теоретик, пошли ломать график!

И вот уже над ярко освещенной площадкой опять летят вверх, в косую метель, ушанки, и опять кричат люди друг другу что-то радостное, и хроника снимает, судя по всему, последние «героические» кадры, и радиокорреспондент с тяжелой сумкой на боку, обращаясь к монтажникам, почти кричит в микрофон: «Что вы могли бы вот сейчас… в эту радостную для всех минуту… сказать об этих ста шагах?! Об этом общем подвиге?»

Подносит микрофон поближе к губам Петра Игнатьича, который стоит в окружении своих хлопцев, и тот пожимает плечами:

— Однако что сказать?.. Должна была проехать, она их и проехала, сто шагов-то… Куда ей деться?! На то у нас и инженера, и вот мы, конечно…