Гарий Немченко - Брат, найди брата

Никите стало страсть как обидно за Правду: неужто и в самом деле не заступилась? Что-то здесь не так, нет, не так!

И мама с крестным не успели еще и рта раскрыть, как он первый выскочил:

— Да Правда у Кривды и крошки не возьмет — не то что с ней в ресторан! На то она и Правда!

Мама свое вставила:

— И пить с ней вместе не станет.

Отец на них внимания не обратил, ждал, что дядя Ваня скажет. Тот обеими руками поправил волосы, повел головою на Никиту, и они снова рассыпались по лбу.

— Дите, а верно говорит!

Отец наставил на Никиту указательный палец, но посмотрел на крестного:

— Ему так, Ваня, и положено думать. Потому как раз, что дите. Это у него как защита от жизни… Хотя нет-нет и подумаешь: а не надежней защита у других? Кому — папка с мамкой сызмала всю правду до подноготной, кого — вот с таких лет учат хитрить да приспосабливаться. Такие вы-ыживут! А эти-то дурачки вроде Никиты? Что их-то ждет? У Кривды он и точно — и крохи не возьмет. Наша порода. Веденеев! А люди сегодня уже привыкли жить хорошо да спокойно, и с кем кушать, стало уже без разницы: с Кривдой так с Кривдой. Абы брюхо набить, да ковер в спальне повесить, да на «жигуль» сесть толстой задницей. Таким что: путь другой наживается, как хочет, лишь бы и самим чуток перепало, а то нет? А мне, например, этого ничего не надо. Ни ковра импортного, ни «жигуля», да пропади он пропадом! А надо, Ваня, чтобы кругом все «без брешешь» было, как мой батька говорить любил. Так — дак так. Нет — нет. Один закон для всех. Чтобы не получалось, что на словах одно, на деле другое, а на уме третье!

И так отец волновался, пока все это говорил, такое у него горькое было лицо, что Никита в конце невольно кивнул: и верно, мол!

— А слышал, что дом у Воронкина отбирают? — спросил крестный.

Отец как будто вскрикнул:

— Да, а в какой это уже раз, Ваня? Уже в третий. И что он, думаешь, четвертый себе за счет колхоза не построит? Только, может, не на виду теперь, чтобы глаза людям не мозолить, а где-либо в тихоньком проулке. — И как будто попросил крестного: — Ну, скажи, Ваня, ну не так?

Крестный тяжело сжимал на столе мосластые свои кулаки, силился что-то сказать, но все только переминался и вздыхал. А отец его прямо-таки молил:

— Ну положи руку на сердце, Ваня, скажи!

Крестный выдавил наконец:

— Зудится ему… дома строить!

— Очень хорошо! — обрадовался отец. — Ну, за свои денежки и строй!

Дядя Ваня насильно улыбнулся:

— Дак ему как раз зудится — за колхозные.

— Ну так дать ему по шапке — и пусть-ка на все четыре стороны.

— И дадут, — выдавливал из себя крестный. — Вот только разберутся… Дойдут руки. Ведь на чем-то он держится, что-то умеет…

— Дак и карманник что-то умеет! — снова чему-то обрадовался отец.

Но отцова веселость не нравилась крестному.

— Главного, Мишка, не поймешь! — сказал он уже в сердцах. — Думал же ты об этом? Когда не спится. Или не думал? Вот, скажем, название! «Ясный путь». И все вроде правильно: ить ясно, куда хотим. Другое дело, что на пути колдобажины… И тут так: как ты через ее? Чисто прошел? Или замарался?

— Во-он ты куда! — прищурился отец. — Договаривай давай!

Но крестный только нахмурился и опустил серые глаза. Мама положила ладошку на отцову руку:

— Ты, Миша, все по правде хочешь… А она ведь горькая. Ну не обижайся ты, потерпи, дай мне сказать!

Отец рванул руку из-под маминой ладошки:

— Опять: почему у меня овечек забрали, а у Ивана нет?

— Только не обижайся, выслушай, — как можно мягче попросила мама.

Но он уже сорвался на крик:

— Понимаешь ты, что мы с ним за одной партой сидели? С Карповцом! Задачки вместе решали! А я тогда день до вечера с ружьем в руках на кошаре простоял — без нервов что ли? Я этот стакан его первый выпил — только-тогда чуть-чуть и прошел в себя…

— Выпил один стакан — и хватит.

Отец словно приподнял что-то в сжатом кулаке и тут же бросил перед мамой на стол, раскрыл пятерню:

— Э-э-эх!

— А то не так? — спросил крестный. — Ты ведь как прописался в этом ларьке — разве выход?

— А где выход?! Ну подскажи — где?.. К ним в шайку прибиться — государству очки втирать? Если не научилась пока Россия деньги считать, значит, драть с нее три шкуры, и все на себя, чтобы самому теплей было! Это — выход?

Крестный пальцем погрозил:

— Кто за Россию на самом деле переживает, около ларька не стоит, Мишка!

Но отец только снова выдохнул:

— Э-э-эх!

В дверь комнаты тихонько постучали. Мама, которая уже собиралась что-то сказать отцу, глянула на Никиту:

— Где же твой дружок? Не предупредил?

— Андрюха, может?

— Войдите, да! — разрешила мама.

И точно — был Андрюшка Пинаев. Заходить не стал, лишь приоткрыл дверь. Глядя только на Никиту, хмуро сказал:

— Говорил, заниматься…

— А может, и в самом деле на веранде позанимаетесь? — подхватила мама. — Чем тут сидеть… а торт откроем, мы вас позовем.

Когда они уселись на веранде, голоса за дверью зазвучали совсем тихо, и Никита, который одним ухом слушал условие задачки про двух велосипедистов, вторым невольно пытался уловить, что там, в комнате. Он вовсе и не думал подслушивать, да нет же, только по тону разговора хотел понять: всё спорят или перестали? Ну конечно: на шепот перешли, как только бедный крестный и слышит, а все продолжают что-то один другому доказывать. Вот дело какое: кого из них ни послушаешь, каждый прав, а договориться никак не договорятся. Может, дяде Ване Корягину повезло, что он с этим Карповцом в одном классе не учился? Или не в том дело? Просто волкодавы у него оказались злее, чем у отца? Когда подъехал к его кошаре с горцами Пархитька, крестный, говорят, приставил к уху ладонь и долго-долго Пархитьку выслушивал, а потом сказал: «Ну и забирай овечек, жалко, что ли? Только мы же их не одни пасем, а с собаками. Вот если собачки разрешат… Ты им все, что мне тут объяснял, расскажи, а я спать пойду». И дядя Ваня ушел в чабарню и лег спать, а собаки ни к овечкам, ни к двери в чабарню так никого и близко не подпустили. Они у него неделю потом лаять не могли, волкодавы, так в то утро охрипли, а крестному что — он же почти не слышит. Спал себе!.. Или, может, совсем не спал, а в окошко чабарни тихонько за Пархитькой да горцами поглядывал? Отец как про него, когда в котельной со своими забулдыжками выпьет: Ванька Корягин — «пень глухой» и «черт хитрый». Вот он, крестный, всех и перехитрил. И ходит себе со звездочкой на пиджаке, а вы — как хотите!

— Ну, ты че — совсем закемарил?

— Чего б это я закемарил? — вскинулся Никита. — Я думаю.

— А чего ж не отвечаешь? — допытывался Андрей. — Кто куртку, говорю, справил? Мать или пахан?

Во-он что! А Никите послышалось, в задачке надо было решить, откуда у двух велосипедистов новые куртки! Он даже тихонько рассмеялся.