Гарий Немченко - Брат, найди брата

Или это правда — то, что он говорил им? Или все-таки неправда?..

Пока Никита о Воронкиных думал, мама с бабкой Аленихой заговорили про Карповца.

— А что, моя детка, думаешь? — рассуждала шепотом бабка. — Может, и он спортил. У его и вид — ты токо на него погляди. Волосы как вороново крыло, аж лоснятся, мордатый да губастый, а глаза черные да, мало сказать, бесстыжие — это пускай, кто не знает, то так и говорит… А я, моя детка, точно знаю: дурной у него глаз, ох дурной! На том краю, где живет, женщины рассказывали: соседка его сажала лук, а он к плетню подошел. А чего ты, бабка, спрашивает, сажаешь? Он же у тебя не взойдет! И хоть бы одна стрелочка из земли показалась! Другая соседка скотину в стадо на зорьке выгнала, а тут он навстречу. Идет, говорит, прямо на корову, она от него аж отшатнулась. Дак молоко, говорит, полгода было такое горькое, что в рот не возьмешь!.. Вера, детка моя, зачем бы люди стали брехать? Ну на тебя ж вот такое никто не говорит? А он по улице ехал на машине, а одна женщина молодая шла с ребенком, с грудничком на руках. Ну не заметила, стала не там переходить, а он на машине сзади подкрался да как задудит! Та чуть ребеночка не выронила. Дак весь тот куток, где они живут, веришь, неделю глаз не смыкал — так этот ребеночек, бедный, кричал по ночам…

Неужели все это правда — и про лук, что на грядке не вырос, и про горькое молоко, и про маленького ребеночка, который так сильно плакал? И что ж теперь, если правда, — идти к какой-то дряхлой старушке и любоваться там на его и в самом деле противную рожу, которая выльется из растопленного воска или сложится из политых водою мокрых камушков? Эх вы!

И опять виделось Никите — уже в какой раз!

Вот с ружьем в руках стоит у загородки на краю кошары отец, ладонью прикрывает глаза от жаркого полуденного солнца, смотрит в степь, но в степи — никого, только волнуется под ветром трава, только без конца и без края серебрится ковыль.

Чуть в сторонке горцы сидят на бурке под кустиком, жуют свой сушеный сыр, а около конторы председатель Воронкин и его шофер Карповец поставили в «Волгу» пузатый портфель с водкой, погрузили в нее железный сундучок.

Сменщики отца послушались Пархитьку и ушли далеко в другую сторону, мама повезла бабушку в больницу, и только Никита, которому стало известно о предательстве, вернулся из Домбая и теперь, задыхаясь, бежит по тропинке между пригорками, забирается, чтобы спрямить путь, на вершину большого бугра, останавливается там и тоже делает ладонь козырьком: близко ли до кошары? Успеет он?

Бежать ему еще далеко, ой далеко, а белая «Волга» пылит по дороге уже совсем рядом с загородкой. Нет, не успеть!

И только подумал так Никита, как тут же услышал позади бешеный лошадиный храп и громкий топот. Обернулся и увидел: вскачь поднимаются на бугор конники с алым знаменем впереди. Красная кавалерия!

Он ничего еще не успел сказать, как перетянутый ремнями командир протянул ему руку, рванул с земли, и вот уже Никита сидит перед ним на лошади, и тот поддерживает его левой рукой, а правой поднимает сверкающую на солнце саблю и громко кричит: «Красные бойцы!.. Чапаевцы! Па-эскадрона-а!..» Или не так?

Нет, конечно.

Чего фантазировать зря — уже не маленький. Разве не ясно, что Чапаев гонял беляков по Уралу, а здесь — Кубань. Откуда тут чапаевцам взяться? Тут были свои красные командиры. Недавно Никита прочитал книжку про Кочубея. Там такая строчка была: «Лихо рубилась удалая сотня бесстрашных отрадненских казаков». Никита завел себе специальный блокнот и выписал в него эту строчку. А этим летом, когда он помогал дяде Ване Корягину, на коше почти месяц жил старенький отец крестного, дед Игнат, который воевал у Кочубея, и он рассказал Никите, что отрадненцев было куда больше, просто остальные служили по разным сотням. Так что хорошо, чего там, если бы отцу с Никитой чапаевцы помогли, но тут уж ничего не поделаешь, ладно.

Так что были это, конечно, кочубеевцы, красные казаки. Это они на храпящих своих, взмыленных от горячего бега жеребцах поднялись на бугор, и сотенный с алой ленточкой на кубанке поднес к глазам бинокль, а в это время его ординарец отвязал от задней луки седла ремешок, бросил конец Никите, отдал ему запасного командирского коня, а потом шашку протянул: «Держи, у меня две!»

Около кошары председатель Воронкин с Карповцом уже выгрузили из своей машины железный сундучок, уже вдвоем несли его к загородке, а Карповец тащил еще и набитый бутылками пузатый портфель.

Сотенный с алой лентой на кубанке только вытянул молча руку с ременным ушком плетки на запястье, и Никита, приподнимаясь на стременах, тоже взмахнул шашкою: «Ур-ра-а-а!» Глотку ему заткнуло обжигающим ветром — так они понеслись с бугра. Где они промчались, осыпались лепестки с головок у лазориков — так под копытами вздрагивала земля.

Услышали Воронкин с Карповцом тугой свист шашек, остановились как вкопанные, а потом побежали от кошары. Жалко им бросать железный сундучок, жалко бросить портфель, и они запинаются от страха ногами, лица у них перекосились, но они все не расстаются со своим богатством — ах так?!

И красные казаки рвут из-за спины карабины, стреляют на полном скаку, а с коша, от загородки, метко бьет из ружья отец. Бац! — и из портфеля ударил целый фонтан. Бац! — и от железного сундучка отлетел замок, посыпались бумажки, и ветер понес их по степи, бросил под копыта казачьих коней.

Председатель Воронкин стоит с поднятыми вверх руками, а горцы, которые давно уже бросили жевать свой сушеный сыр, громко кричат красным казакам, кричат отцу: «Ай, хорошо!.. Молодец, кунак! Настоящий джигит! Теперь поедем к нам в аул, тоже есть одно дело, э?!»

Наша взяла. Но на душе у Никиты отчего-то неспокойно, конь под ним так и ходит, и Никита резко тянет уздечку в сторону, поворачивает по кругу и тут вдруг видит: среди кукурузы за дорогой мелькает полосатая рубашка Карповца.

Неужели уйдет?!

Никита поднимает шашку над головой и пришпоривает коня. Тот мчится стрелой, но Карповец несется как угорелый: ему срочно надо в станицу, чтобы успеть посмотреть дурным своим глазом на тот лук, что сажает сейчас на грядке его соседка… Неужели так и уйдет?!

Никита еще крепче сжимает гладкую рукоять шашки и сильнее бьет коня по бокам.

Разметался Никита, совсем раскрылся, вытянул по подушке руку со сжатым кулаком, шевельнул висящими над краем постели голыми пятками.

Мама увидала и так и ахнула.

— Цельный день насаются, как кони, а потом не могут крепко заснуть, мстится всякое, — шепчет маме старая бабка Алениха, которая знает все на свете и очень любит давать советы на все случаи жизни. — А ты, моя детка, знаешь что? Ты ему вечерком чайную ложку меду — и будет тебе как ангел!