Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Как только дикий ячмень, желтея, стал наливаться зерном, люди с рассветом потянулись на холмы: отыскивали там еще мягкие колосья ячменя, собирали их, сушили на солнце, молотили и провеивали на ветру. За день такого труда получали одну-две горстки муки. Для голодных и это немало! Можно сварить целый казан атала [53] Атала — похлебка из ячменя. или испечь несколько тонких лепешек. Хотя много хлопот, но люди довольны и такой щедростью аллаха.

…Душный, знойный полдень. Шакир и Жамал с серпами на холме, а Саяк, сидя внизу под одинокой арчой, обмолачивает высохшие колоски, ссыпанные в брезентовый мешочек, бьет по нему палкой, не давая себе ни минуты отдыха. И Шакир на холме старается, не хочет отставать от девчонки. А Жамал так проворна в работе! Трудно в такую жару работать. В лицо пышет горячий; как из тандыра [54] Тандыр — глиняная печь, в которой пекут лепешки. , воздух. Отирая ладонью пот со лба, Шакир огляделся по сторонам: «Где Жамал? Только что ведь была рядом… А, вот она в траве спряталась».

— Эй, Жамал!

Не отвечает, лежит себе раскинув руки.

— Эх, хорошо бы посидеть сейчас у родника! Да, Жамал? Чего молчишь? — Шакир подошел к ней. — Чего притворяешься? Открой глаза. Вставай! Нельзя валяться на солнцепеке, — он потянул девочку за руку и тут же отпустил.

Рука Жамал безжизненно упала. Шакир вздрогнул, склонился над. Жамал, поднял ее и, обмирая, от страха, понес с холма в тень одинокой арчи, где Саяк выбивал из колосьев зерна.

Хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, Шакир осторожно положил Жамал у ног Саяка. Тот сразу почувствовал неладное, всполошился:

— Жамал! Жамал!.. Что с тобой? — закричал он не своим голосом. Одной рукой обхватив плечи Жамал, Саяк прижал ее к своей груди, ладонью другой придерживал ее голову, взволнованно повторяя: — Жамал! Жамал!.. Шакир, подай воды! Бутылка… там, у ствола.

Шакир стал лить на лицо ей воду. Глаза Жамал открылись.

— Где мы? — спросила чуть слышно.

— Здесь ты, в этом мире… Шакир принес тебя, — Саяк положил голову Жамал себе на колени и ласково гладил ее лицо, волосы. — Жаке, что с тобой?

— Со вчерашнего дня ничего не ела, — призналась Жамал.

— Как же? А утром отдала нам половину лепешки, сказала, что сыта. Почему сама не ела?

— Решила, обойдусь как-нибудь до вечера. Но вот… не выдержала, — Жамал слабо улыбнулась.

— Зачем ты так сделала? — произнес Шакир.

— Просто хотела, чтобы Саяк подкрепился… и ты тоже… Ведь вы мужчины.

…Через месяц в дом Шакира пришел, опираясь на палку, Бекмат. Поздоровавшись, он закурил, потом обратился к отцу Шакира:

— Аксакал, поспел мой ячмень, посеянный ранней весной трактористами. Его надо скосить и обмолотить. Мне это не под силу. Потому и прошу вас, почтенный Рахман, взяться за это дело и разделить зерно среди односельчан.

Обрадованный отец Шакира согласился сразу. Наточил свой серп, позвал двух стариков и двух женщин, и они пошли на дальний адыр [55] Адыр — пологий холм с ровной вершиной. убирать ячмень Бекмата.

Несколько дней спустя, собрав в кыштаке ишаков и быков, Рахман вместе с Шакиром и Саяком отправился на только что подготовленный хирман [56] Хирман — ток. . По хирману были разбросаны снопы ячменя, а посреди его вбит в землю столб.

Отец Шакира укрепил на столбе аркан так, чтобы он мог свободно вращаться. К аркану, ближе к столбу, привязал быков, потом ишаков, а последней привязал к нему свою лошадь и велел мальчикам гнать скот по кругу.

Сначала работа никак не налаживалась: ишаки взбрыкивали, то упирались, то рвались вперед. Но постепенно привыкли шагать по кругу.

День выдался жаркий. Саяк и Шакир быстро утомились. Хотелось пить, но вода, которую они принесли в бурдюке, стала теплой и не утоляла жажду.

Видя, что животные втянулись в работу, старик Рахман посадил на быка Саяка, а Шакиру отдал вилы и велел подбрасывать в круг ячмень, оставшийся по краям хирмана.

Весь в пыли и мякине Саяк беспрестанно подгонял животных и протяжно пел:

Настроение у Саяка было приподнятое: то ли от того, что отец Шакира все время хватил его, то ли от сознания, что занимается таким серьезным делом.

Ближе к вечеру Рахман погнал животных на выпас.

— Заройтесь в солому и спите, — сказал он ребятам. — Приеду поздно.

Так они и сделали. Что им ночь! Они — не одни: рядом верный Коктай.

Возвращались фронтовики. Пришла весточка и от братьев Шакира — из самого Берлина! «К осени, — пишут, — ждите. Все вместе перекочуем в родной аил».

Шакир сразу побежал к Саяку сообщить эту новость. Но вдруг остановился, обожгла мысль: «Об отце своем вспомнит. Нет, ничего ему не скажу».

Неслышно ступая босыми ногами по мягкой пыльной дорожке, подкрался к воротам Бекмата: ему захотелось появиться неожиданно и, со смехом накинувшись на Саяка, положить его на лопатки. Они теперь часто боролись на траве, и худой, но широкий в плечах Саяк, почти всегда брал верх. «Ну и хватка у него, — удивлялся Шакир, — железная».

— Эй, Шакир, — раздался тихий, чуть насмешливый голос Саяка, — абрикосы кандек [57] Кандек — сорт крупных абрикосов. уже созрели, сладкие, срывай и ешь. Да не шуми: Бекмат-аке спит на чарпае.

Саяк сидел под деревом, вокруг валялись абрикосовые косточки.

Собрав горсть абрикосов, Шакир расположился возле Саяка.

— Скоро уеду, — сказал Саяк радостно и в та же время растерянно. — Бекмат-аке повезет меня далеко в поезде на железных колесах в большой город Фрунзе. Может, и тебя твой отец отвезет туда, — в голосе Саяка отразились неуверенность и надежда. — Дальний путь… — проговорил Саяк задумчиво. — Хочешь, расскажу тебе, что от одного джарчи [58] Джарчи — поэт-импровизатор. слышал?

«Давным-давно жили двое сирот. Отцы их умерли, завещав сыновьям перед смертью: «Отправляйтесь в город и научитесь там ремеслу, без него станете нищими, пропадете».

Матери напекли сыновьям в дорогу лепешек, приготовили кульазык [59] Кульазык — сушеное, истолченное в муку конское мясо, смешанное с жареной пшеницей, топленым маслом и солью. и, уложив эту снедь в тылупы — мешки из шкуры теленка, благословили своих сыновей и проводили их в дальний путь. Со слезами просили у аллаха удачи им.

Имя одного Тукур, а другого — Садда.

Шли они по безлюдным пустыням, по диким степям шли. И говорит однажды Тукур так:

— Друг мой, Садда, если суждено нам умереть, будем в одной могиле, а останемся в живых — ничто не разлучит нас. Один из, нас крылья, другой — хвост. Если ждет нас хорошее. — увидим его вместе. Дорога еще длинная, а снеди у нас в тылупах остается все меньше. Зачем доставать ее из двух тылупов? Давай сначала съедим твою, а потом мою.