Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Спасибо, Жокен, — сказал Саяк тихо и покорно. — Я прочитаю суру в память своей многострадальной матери.

— Тогда прочти, сынок, как молитву суру «Юсуф», — глухо прошелестел в настороженной тишине голос старика, некогда знавшего отца Саяка. Старик этот, видимо, был знатоком Корана и назвал одну из самых сложных и трудных даже для опытного чтеца сур, чтобы проверить, насколько глубоко владеет своим искусством сидящий рядом с ним кары.

Саяк, не раздумывая, согласился, его даже обрадовала просьба старика. Это была сура, запечатлевшая древнюю легенду о судьбе чистого и благородного юноши Юсуфа [68] Библейский Иосиф. , брошенного своими братьями в колодец. Она всегда захватывала Саяка своим драматизмом и поэтичностью, радовала торжеством добра и справедливости. А теперь, начав читать ее нараспев, Саяк испугался своего голоса, какого-то невнятного и словно чужого. Но минуту спустя он уже не читал, а пел суру, волнуясь и замирая, будто его самого бросили в темный глубокий колодец.

«…И пришли путники и послали своего ходока; тот спустил ведро свое и сказал: «О радость, это — юноша». И спрятали они его как товар, а аллах знал, что они делают».

«И продали они его за малую цену отсчитанных дирхемов. И были они умеренны в этом».

«И прошли годы, и пришли братья Юсуфа к нему просителями, и не знали они, кто перед ними. И настал день, когда тайное стало явным, и пали братья перед Юсуфом ниц и признались: «Поистине мы были грешниками». И сказал он: «Нет упреков сегодня над вами. Уйдите с этой моей рубахой и набросьте ее на лицо моего отца — он окажется зрячим, и приведите ко мне со всей вашей семьей».

Собравшиеся слушали Саяка в глубоком молчании. И он чувствовал, что старые люди плачут.

Когда все уселись за дастархан, в руки Саяку вложили целиком сваренную баранью голову. Саяк знал, что такой чести у киргизов удостаивается самый уважаемый из аксакалов или самый почетный гость, пусть даже молодой. Сидящие за этим дастарханом, видимо, решили, что она, бесспорно, принадлежит Саяку.

Саяк сразу почувствовал особый запах свежесваренной бараньей головы, запах, сохранившийся в памяти с детских лет. Баранью голову готовят так: сначала опаливают шерсть на костре, потом моют добела, после этого кладут в большой казан и варят вместе с остальным мясом.

Саяк ощупал баранью голову, отрезал одно ухо под самый корень, откусил небольшой кусочек, медленно прожевал его. Потом отрезал другое ухо и протянул старику, сидевшему рядом с ним.

Жокен, наблюдавший за каждым движением Саяка, сказал:

— Смотрите, наш Саяк не забыл дедовский обычай.

— Напрасно хвалишь меня, Жокен, — улыбнулся Саяк и протянул ему поднос с головой: — Возьми эти заботы на себя, у тебя лучше получится.

— Что ты, Саяк, попробуй разделить ее сам.

— Нет, не смогу, — с горечью признался Саяк.

И в самом деле, куда там ему разделить голову — для этого требуется особое искусство, а ему сегодня первый раз в жизни как почетному гостю поднесли баранью голову.

— Очень жаль, — сказал Жокен, принимая голову. — На сколько частей разделить ее? — спросил он Саяка, подчеркивая свое превосходство в этом деле. — Я могу разделить на шесть, на восемь частей, а если требуется, и на большее количество.

— Эх-ха, Жокен наш мастер этого дела!

— Он сможет… — раздались похвалы в адрес хозяина дома.

Саяк чувствовал, что некоторые просто стараются угодить Жокену.

— Раздели так, чтобы каждому из сидящих здесь досталась его доля, — сказал он под одобрительные возгласы.

Когда было подано душистое, исходящее нежным сладковатым паром мясо, Саяку как почетному гостю, следуя устоявшейся традиции, протянули берцовую кость. У киргизов, испокон веков занимавшихся скотоводством, каждый человек за дастарханом четко, знал, какой кусок мяса ему полагается взять в соответствии с его возрастом и положением. На того, кто хватал неположенный ему кусок, смотрели как на человека, у которого, видимо, не все благополучно с умом.

Гости разошлись по домам поздно, досыта наевшись свежей баранины.

— Ты, оказывается, настоящий сокол со стальными когтями, храбрый тигр, дай бог тебе удачи, — говорили они, прощаясь с Саяком.

Саяк слушал все это, как-то странно улыбаясь. «Ну, товарищ юрист, испытание славой началось», — иронизировал он над собой. Радостное возбуждение от встречи с земляками быстро сменилось опустошенностью и усталостью.

Ему постелили в саду на тахте под яблоней. Белье было новое, хрустящее. Он лег, но долго не мог уснуть. Он вдруг со всей ясностью ощутил двойственность и нелепость своего положения. Он был не тем, за кого выдавал его Жокен. «Да и сам ты, Саяк, хорош! — говорил он себе. — С какими мечтами ехал сюда! Буду защищать тех, кто сам не может себя защитить, делиться с людьми теплом своей души и знаниями… И вот, едва очутившись среди земляков, ты, даже и не сопротивляясь, превратился в памятливого мальчишку, вызубрившего Коран… Зачем, Саяк, ты сюда приехал? Вот ты сегодня вспомнил судьбу Юсуфа. Но не Юсуф возвратился к ближним своим, а они явились к нему. Потому так и чудесна жизнь Юсуфа, а в твоей жизни чудес не будет. Ты думал, Жамал не может обойтись без тебя?..»

Саяку вдруг вспомнились строки из Экклезиаста, которые слепой арабист Владимир Алексеевич когда-то читал ему на память в холодном нетопленом джалалабадском общежитии.

«Чего искала душа моя, и я не нашел? Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел».

Ночь была прохладная. От горной реки тянул свежий ветерок. Где-то недалеко пела ночная птица. Ее голос звучал жалобно и печально.

Еще не совсем проснувшись, Саяк услышал протяжное звучание темиркомуза [69] Темиркомуз — маленький железный комуз с одной струной. , знакомое с малых лет и близкое сердцу, как голос матери. Мелодия была простенькая, но удивительно красивая. И было так приятно слушать ее в полудреме и вместе с тем хотелось узнать, кто это так играет. Он поднял голову, и тотчас мелодия оборвалась.

Он напряг свой острый, как у горного архара, слух и сразу уловил, что недалеко от него, видимо опираясь на ствол дерева, стоит кто-то.

— Кто здесь? — вполголоса спросил Саяк.

Ему никто не ответил.

— Скажи, кто ты?

И тут он услышал, как сухо и мягко заскрипел на дорожке песок. По частому и легкому топотку Саяк догадался, что это ребенок.

Саяк позвал Жамал.

— Мамы нет. Она пошла в магазин, — раздался голос девочки.

— Ну и хорошо. А тебя как зовут?

— Алима.

— Почему ты убежала? А ну, иди сюда, поговорим.

Послышались тихие шаги. Девочка подошла и остановилась недалеко от Саяка.

— Сколько тебе лет?