Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Ну ты даешь, друг, — тяжело, по-бычьи насупился Парман, выходя из привычного равновесия. — Запомни, я люблю спокойную жизнь. Тащу свою поклажу, и ладно… У меня мнение об обязанностях такое: каждому молитва… какая нравится. Верно? — И он грузно откинулся на спинку скамьи, стер пот со лба тыльной стороной ладони, видно, не легко далось этому тугодуму его красноречие.

— Значит, собственное спокойствие за чужой счет? Так я вас понял, Парман-ака? — незаметно для себя перешел на официальное «вы» Маматай.

«И что кипятится? В чем я ему дорожку перешел? Знал бы, так лучше домой поехал бы…» — недоумевал про себя Парман, польстившийся на даровую выпивку, о которой теперь его собеседник и не поминал. Ну нет, Парман не из тех, кто упускает свое, и парню провести его не удастся.

— Пол-литра я сегодня получу? Ведь уговор дороже денег…

Парман как ни в чем не бывало положил деньги в карман пиджака.

— Жаль, что сам не желаешь составить компанию… Ну да ладно, выпью на твои за твое же драгоценное… В долгу не останусь: в следующий раз бутылка за мной.

Разочарованный в своих надеждах, Маматай шел, погруженный в горькие мысли о том, как трудно понять человеку человека… Кто он, этот Парман, хитрец, обведший его, как мальчишку, вокруг пальца? Или тяжелобольной самой страшной болезнью — равнодушием?

Только приступив к новой работе, Маматай в полной мере осознал всю ее ответственность и сложность. На первых порах не хватало ни производственного опыта, ни умения работать с людьми, руководить большим рабочим коллективом. Дела поглощали — до минуты, даже секунды — все его рабочее время, а служебные заботы не оставляли Маматая и после смены. Заместитель начальника ткацкого производства даже ночью просыпался вдруг как будто от некоего тревожного сигнала, спохватывался: а как там без него, все ли благополучно?..

Встав во главе крупного отделения комбината, Каипов пережил все радости и волнения, которые можно разве сравнить с переживаниями молодых родителей, пестующих своего первенца. Здесь были и страх, и восторги, даже отчаяние, и, конечно, гордость. Маматай рассудком понимал, что у каждого комбинатского производства — будь то трепально-сортировочное или прядильное — своя, не менее важная роль в выпуске готовой продукции. И все же именно им, ткачам, доверена главная работа. Именно от их умелых рук, от их окрыленности в первую очередь зависит, насколько будут легкими и носкими все эти радуги ситцев и сатинов и кипенные равнины миткалей и мадаполамов.

А какова роль Маматая в этом кропотливом созидании красоты? Молодой руководитель с первых же дней твердо усвоил, что он обязан организовать отлаженную и бесперебойную работу ткацких станов. Под рукой у него были молодые, горячие, только что окончившие комбинатское профтехучилище ребята, и ему, Маматаю, обязательно нужно довести их до высшей квалификации помощников мастеров и слесарей-наладчиков.

Маматай организовал ученичество своих новобранцев, привлек к этой работе весь цвет подручных технических специалистов, особое внимание обратил на обязательный техминимум. И все-таки беспокойство не оставляло его ни на минуту: Маматай по себе знал, как важен в работе не только спрос, но и увлеченность, гордость за свою профессию, серьезное и ответственное отношение к порученному делу. А этому вчерашних сельских ребят, пришедших на комбинат со своими извечными традициями и понятиями о жизни, со своими привычками и интересами, научить нельзя… Можно только заинтересовать, воспитать или даже перевоспитать.

Маматай вышел из проходной комбината еще разгоряченный, не остывший от цеховой сменной кутерьмы: в ушах отпечатлелся шум работающих машин, звучали знакомые голоса ткачих, преследовал запах суровья, и разогретого машинного масла. И мысли, упорные и привычные, как морской прилив, были о людях, с чьими судьбами связал Маматай все тот же комбинат, властно, и безраздельно, и неотвратимо: о Шайыр, о ее сыне, неизвестно где изживающем свое одиночество; о Пармане, в котором он так и не сумел разобраться… И Маматай корил себя за то, что он до сих пор не удосужился узнать, что думают о Пармане члены бригады, хотя бы та же Бабюшай…

Маматай решил, что обязательно поговорит и с ребятами-наладчиками, и с Бабюшай, и тут же усомнился: «А как же это я… Вот так подойду и спрошу?» Он ведь прекрасно понимал, что, даже если осмелится, подойдет к Бабюшай, может услышать от нее опять что-нибудь колючее и обидное, как тогда, когда при всех до него донеслось: «Деревенщина!» С Бабюшай шутки плохи. Она непредсказуема и своевольна. Перед Маматаем, перед его внутренним взором вдруг появилось нежное, по-детски неопределенно очерченное лицо Бабюшай. И глаза были совсем не злыми… И Маматая вдруг осенило: «Обидчивая она, как и я, и еще — незащищенная, вот и выпускает иголки, как еж!»

У парня отлегло от сердца, а губы сами собой растянулись в счастливой улыбке, доверчивой и открытой, как может только улыбаться человек наедине с самим собой.

— Не иначе как со свидания идешь, а, Маматай?

Парень вздрогнул, как будто проснулся от сладостных сновидений наяву.

— Бабюшай, ты сама?..

— Ну конечно, что же тут удивительного? Иду на смену.

— А ты мне нужна!

— Ох и деловой же ты, Маматай! — пряча веселые смешинки в ресницах, недовольно сказала Бабюшай. — Что ж, видно, придется после смены уделить тебе минутку… на общественных началах…

Уловив настроение девушки, Маматай заулыбался весело, дружески и вдруг сказал:

— Не со свидания иду, Бабюшай, а только хочу тебе назначить свидание… Давай сходим в кино, как освободишься, а?..

Из кино шли рядышком и молчали. Бабюшай устала и торопилась домой. А Маматай не мог никак решить, стоит ли девушку посвящать в то, что он узнал о Пармане.

Разговор не клеился. Начал накрапывать дождь, совсем испортив впечатление от их первого свидания.

Бабюшай продолжала упорно молчать и после того, как узнала о судьбе Шайыр. Конечно, она даже и не подозревала, что эта молодящаяся, любящая мужское общество толстуха из отдела кадров, уверенная и умеющая постоять за себя, так несчастна и одинока и нуждается в дружеском участии. Чувствовалось по всему, что девушка никак не могла до конца поверить в вероломство этого безобидного увальня и труженика Пармана, не интересующегося ничем, кроме работы и собственного дома, да еще бутылки…

— Бабюшай?! — вдруг послышался из темноты удивленный голос, и перед ними предстал Алтынбек Саяков в модном плаще и под зонтиком, будто боялся замочить свою неизменную лучезарную улыбку.

Бабюшай почему-то смутилась и нерешительно пожала плечами, будто сама усомнилась вдруг, она это или не она.