Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Тошно и тоскливо стало мне от этого разговора. Я встал и пошел в сторону озера. Мути кинулся было за мной со словами «Куда ты, что с тобой?», но я отмахнулся от него.

Бродя по берегу тускло сверкавшего под тусклой луной озера, я думал о том, что жизнь моя становится все трудней и трудней. Из-за того, что меня и мою мать бросил отец? Из-за того, что умерла мать? Нет, это горести давние. Раны эти не заживут никогда, но они все же болят теперь не так сильно, они немного затянулись.

Из-за чего же становится трудней жить? Вернее сказать, почему я в последнее время все чаще думаю, что мне трудно? Недавно Мути взялся философствовать, постукав по моей голове пальцем: «У тебя тут образовался вакуум, понимаешь? Не обижайся, я хочу тебе научно объяснить твое настроение, я кое-что прочел на днях подходящее. Ты допризывник, правильно? От гражданской жизни ты уже в душе понемногу отрываешься, даже сам не замечаешь. А солдатская жизнь у тебя еще не началась, так? Значит, наступил момент, когда у тебя в голове ни то ни се. Вакуум. Вот я и прочел, что в такой свободный момент юноша начинает пересматривать все на свете. Обдумывает, от нечего делать, что такое жизнь, люди. А это очень мучительное занятие. Ты мог бы от него избавиться, если бы заполнил свой вакуум чем-нибудь. Например, влюбился».

Вакуум у меня или не вакуум, но ничто не вытеснит из моей головы мысль, которая погнала меня сейчас от противных «хабаров» сюда, к одиночеству: люди должны держаться друг с другом открыто, честно, уважительно. Не хотим? Не умеем? Боимся? Но ведь люди должны уметь делать все. Сегодняшний гость сказал слово «тропа». Мы на этой тропе — люди. Не барашки, которые идут по тропе покорной и бездумной отарой. Не звери, которые должны пустить в ход когти и клыки, чтобы на тропе выжить. Мы — люди. Идем вместе. Что, нам тесно?

Джамбот на меня рыкнул, я чуть поддал ему локтем, и он скатился под откос. Завтра «сгорит» директор, а если это вранье, если это просто чей-то злобный хабар, то…

Я же вижу, кто сейчас шепчет недоброе о директоре. Те, кто вчера его больше всех хвалил! Как это можно? Или те, кого директор когда-нибудь наказал, я знаю таких.

Справедливость нужна, справедливость. Она у нашего директора есть, это всем видно. Без причины он никогда никому не откажет ни в чем. К людям относится строго, но к себе — тоже. Я знаю такие факты. Сегодня утром я слушал по цеховому динамику директорскую планерку. Все начальники сидят у себя в кабинетах и совещаются по селектору, а завод слышит. Управляет разговором главный инженер, но мы обязательно прислушиваемся, какое замечание вставит директор.

Один начальник жалуется, что для 32-й модели машинки ночью не было на сборке ни одной шестеренки, а то могли бы собрать за сутки не три тысячи сверлилок, гораздо больше! Другой докладывает: нет валиков, рабочих колес, шпинделей; третий — про то, что сшивальный станок вышел из строя.

Разное докладывают. Очень коротко и четко, потому что директор так приучил. Свои замечания он делает тоже коротко и всегда попадает в самую точку. Виновников называет таким строгим голосом, что думаешь: нелегко быть цеховым начальником. А знаете, что он сказал, когда планерка дошла до того момента, когда ошибку надо искать у дирекции? Начальник сборочного доложил: «Шум в редукторе. Вибрация такая, что сегодня два коллектора раскололись. Сборщик не виноват, он внутрь готового редуктора не залезет, а поставляет нам редукторы саратовский завод…» — «Короче, — прервал его директор. — Виноват не сборщик и не вы. Виноват я. Завтра вылечу в Саратов».

Наверное, есть и такие факты, когда директор неправ. Может быть, приезжий начальник из Совета Министров тоже знает такой факт. Но пусть все будет справедливо и честно, вот что мне всегда нравится. Иначе всем плохо. Просто противно, понимаете, слушать такие хабары, какие сейчас вел кое-кто на танцевальном пятачке.

Борьба должна быть, это я знаю. Диалектика. Но человеческая борьба должна вестись по-человечески. А если по-другому, то каждый захочет чем-то обзавестись: или клыками волка, или силой медведя, или хитростью лисицы.

Я не хочу. Но и слюнтяем я не хочу быть, чтобы вот так слишком переживать за все, что меня касается и не касается.

Значит, остается то, что мне советовали друзья? Поскорее пройти термическую обработку, закалку? И я буду всегда без царапин?

Нет, такую «техническую политику» в человеческих отношениях мне не понять…

Я пока еще не знаю, что есть целая наука о технике общения людей. Это мне предстоит узнать от ученого человека с интересной фамилией — Цирце́нис. Оказывается, человеческие предки не дремали. Они кое-что придумали хорошее и кроме разных поговорок.

Приказ от моего дедушки, кривые неграмотные строчки на тетрадном листке. Видно, что в начале каждой строчки дедушка Марзи слюнявил химический карандаш (писать шариковой ручкой он не желает). «Завод обшжити вручайт токр Шамо Асланов лишни». «Токр» — это я, токарь. «Лишни» — это значит «лично». У нас в ингушском языке нет обращения на «вы», но записка написана по-русски, и Марзи обращается ко мне на «вы»:

«Послезавтра воскресенье базарный день будьте срочно районный базар скотский отделение 9 часов. Не позже. Поедемте Грозный. Коммунистически приветом Марзабе́к Асланов».

— Зачем я должен ехать с ним в Грозный? Не знаешь? — спрашиваю я у дедушкиного посланца.

Мура́йг, мальчишка из нашего аслановского те́йпа — фамилии, пожимает плечами. Он смотрит не на меня, а на моего соседа по комнате — Баши́ра, слесаря из нашего ремонтно-механического цеха. Я только что со смены, а Башир работал в ночную и сейчас сидит за учебниками. Он заочник техникума. В общежитии он все время или отсыпается или сидит с учебниками. Сейчас он читает и ест. Перед ним в большой глиняной миске высокая стопка тонких-тонких чя́пильгов — пирогов. Башир складывает пирог вчетверо и запихивает в рот. Один за одним. А книгу листает мизинцем, потому что все остальные пальцы у него в масле.

Переодеваясь, я вижу, что он успевает управляться и с сырыми яйцами. Колупнет скорлупу ногтем, опрокинет яйцо в рот. Мурайг завороженно смотрит на него и держит наготове следующее яйцо. У Мурайга на коленях плетеная корзина из ивовых прутьев, в ней полно яиц.

Я перечитываю записку. «Коммунистически приветом…»

— Сам-то он зачем в Грозный собрался? Не знаешь? Я ведь послезавтра должен ехать с цехом на турбазу…

— Кя́хат… — пожимает Мурайг плечами, продолжая с тревогой смотреть на Башира. — Шамо, бабушка Маржан велела сказать, чтобы ты хорошо поел.

«Кяхат»… Раз есть кяхат — бумага, то мне не отвертеться. Не скажешь потом старику, что я не так понял его приказание. Я комкаю и швыряю записку, смотрю на Мурайга.