Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

А вот такого отделения в моем детстве не было: продают автомобили и мотоциклы. Рядом толкутся продавцы шапок и каракулевых шкурок. По-моему, дагестанцы. Шкурки они продают открыто, а готовые папахи — нельзя. Но продавец сует свою кепку за пазуху, а продажная новенькая папаха — на голове. Гони сто, а то и двести, триста рублей — и папаха твоя. Это я, токарь, должен отдать за папаху свою месячную зарплату! Какую же голову надо иметь, чтобы носить шапку за полторы-две сотни.

Мучной базар мне тоже приятно смотреть. Мне сразу вспоминается, как мать пекла чурек из кукурузной муки. И еще мне вспоминается, как мы купались в детстве на речке. Проголодаешься, забежишь на мельницу, схватишь горсть муки из жареных кукурузных зерен, замесишь речной водой колобок. Вот она, в мешках, эта желтая мука — цу.

На базаре много наших, заводских. Девяти часов еще нет, можно прогуляться с ребятами к шашлычному ряду. Осетины из Орджоникидзе делают здесь иногда очень неплохой шашлык, а если торгует Анзо́р, то шашлык наверняка настоящий и пиво у него в бочке без капельки воды.

— Подходи, рабочий класс! — зазывает нас Анзор. — За такой шашлык не жалко всю тринадцатую зарплату отдать!

Он раздувает фанерой-вертушкой угли и потихоньку спрашивает у нас:

— Белое пиво тоже налить?

Ребята пьют и белое, то есть водку, а я отказываюсь. Не дай бог, Марзи догадается.

Мути выпивает и стопку, и вторую, но он почему-то сегодня злой. Долго отмалчивается, а потом говорит:

— Один подлец из наших, заводских, ходит тут, продает патроны электросверлилок. По трешке за штуку. Нет, имя я вам пока не назову. Не успел я засечь этого типа. Не буду я мужчиной, если не поймаю его за руку… Я все могу вытерпеть от человека, любую подлость. Только не воровство.

Я пробирался сквозь толпу в сторону «скотского отделения» и увидел, что на самом краю базара, на травянистой лужайке перед картофельным полем, сгрудились вкруговую люди. Что там, лезгинка сейчас будет или фокусник заезжий выступит?

Я протолкался вперед. На траве лежал, раскинув руки, какой-то пожилой пьяный в папахе. Люди стоят вкруговую, разглядывают пьяного, удивляются. Только и слышишь: «Тц-тц-тц…», а как поступить, никто не знает. Каждый предлагает свое. В большом городе сразу бы сообразили, как поступить. А наш городок — вчерашнее село, тут никакого опыта еще нет.

— Может быть, погрузить его на ишачью тележку и вывезти вон туда в кукурузу? — задумчиво предлагает какой-то чудак.

— Джигита прокатить на ишаке? — возражают ему. — Месть хочешь нажить? Он же протрезвеет когда-нибудь, припомнит тебе этот свой позор… Ему ведь скажут, кто его катал!

— На его позор нам плевать, — вмешивается еще один. — А вот всех нас он позорит: ведь сегодня на базаре люди из Осетии, из Дагестана, из Кабардино-Балкарии. Что они о нас подумают?

— Тс-с-с… Вок-саг идет! Он сейчас рассудит. У них на все случаи советы готовы. Специалисты!

Вок-саг — «большой человек», так у нас называют стариков.

Да это же мой дедушка Марзи идет! Перед ним почтительно расступаются. Даже пьяница сообразил, что подошел старик. Приподнял голову, открыл один глаз и прохрипел слова, которые обязан по обычаю сказать старшему:

— Гу́лак эши? Со кич ва!

Это означает: «Не нужна ли моя услуга? Я готов!»

Тут же пьяный уронил голову на траву и захрапел.

— Что «готов», это верно! — захохотал кто-то.

Но Марзи цыкнул, исподлобья мрачно поглядел на пьяного, потом на окружающих и скомандовал:

— Перво-наперво детей отсюда уберите! Эту свинью не трогайте, иначе поднимет визг, люди еще больше обратят внимание на наш позор. Только накройте ему лицо шапкой. Пожилой человек, ему еще жить среди людей… Не его, конечно, жалко, а чести его детей. И сами разойдитесь, сами! Ну! Тьфу на самого умного из вас, весь базар сюда собрали…

Грубиян он все-таки, этот Марзи. У нас ведь старшие обязаны разговаривать всегда так, чтобы это было примером обходительности для младших.

Мы идем с Марзи по базару, позади нас — Бука, и старик ворчит:

— Пока у нас тут не было завода, никто не видывал, чтобы пьяный валялся…

— Валялся не заводской, — говорю я ему. — Это кто-нибудь из аула.

— Значит, аульские — плохие? Тогда ты — самый аульский. Сегодня человек торчит возле Анзора, на глазах у всего базара крутится возле шашлыка и пива. А завтра…

Начинается! Я не остаюсь в долгу и дерзко говорю под смех Буки:

— Да, я выпил кружку пива, правильно тебе донесли, Марзи. Но вот ты-то откуда знаешь Анзора?

Когда я называю при споре дедушку по имени, старик знает, что я сержусь.

— Ты уже не мальчик, ты почти жених, каждый твой шаг теперь у людей на виду, — миролюбиво говорит Марзи и добавляет по-русски: — Народни кантрёл!

На скотском базарчике дедушку интересуют только телята, и я теперь понимаю, зачем он сюда притащился. Он задолжал Буке теленка. Этому долгу исполнится скоро три года, если считать с того дня, когда Бука пришла в наш дом невесткой. По обычаю она должна «держать язык» перед своим свекром — Марзи, молчать хоть до конца жизни, как бы он ни заговаривал с ней, пока он не подарит ей теленка. Тогда она «развяжет язык». Марзи, наверное, догадывался, что из этого получится, поэтому и тянул так с подарком: Бука может заговорить насмерть любого. Однако и тянуть с подарком дальше неприлично, потому что Бука заподозрила старика в скупости, и это дошло до его ушей.

— Не годятся нам такие телята… — бормочет он тихо, чтобы не обидеть продавцов. — От кошки в доме больше пользы будет, чем от такого теленка… Купим в Грозном. Племенного!

Зато с родственником, который продает тут же коня, Марзи отводит душу:

— Прокляни тебя бог, как ты можешь такие деньги за порченого жеребца запрашивать?

— Ш-ш-ш, Марзи, люди услышат… Смотри, смотри, как мой жеребец танцует! — ухмыляется подвыпивший родственник, одним махом взлетает в седло и начинает горячить коня.

— Если тебе одно место перцем посыпать, ты тоже затанцуешь, — не унимается Марзи. — И косит твой жеребец на оба глаза. Убирайся с базара, не позорь нашу фамилию!

…Мы идем через городок к автостанции. Зачем же старик тащит меня в Грозный? Если он думает, что я там буду водить на поводке Букиного теленка, то он крепко ошибается.

Мы трое идем гуськом, как и положено. Впереди Марзи, за ним я, а замыкает на почтительном расстоянии Бука.

— Как там поживает ваш директор завода? — спрашивает Марзи у меня, полуоглядываясь. — Увидишь его, передай ему мой салам-маршалл. Так и скажи — от Марзабека. Он достойный молодой человек, ваш директор. Пусть знает, что мы, старики, одобряем его.

Чудак дедушка. Он, наверное, думает, что я с директором с утра до вечера толкую о том о сем. Да я с ним за два года своей работы лишь один раз разговаривал.