Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

И двух лет нет, как он бросил меня с матерью и уехал. Больше ничего плохого люди о нем сказать не посмеют.

В совхозе его считали самым безотказным трактористом. В компаниях он, говорят, бывал иногда вспыльчив и даже скор на руку, если кто-нибудь вел себя за столом неприлично. Это я знаю только по слухам. Меня же и мою мать он, сколько я помню, никогда пальцем не тронул. Даже мрачным я его никогда не видел. Когда он надумал бросить нас из-за одной полюбившейся ему женщины, то, говорят, дедушка Марзи заперся с ним и обломал о его спину кизиловую палку. Может быть, в те минуты отец и был мрачным, не знаю. «Бесполезный, непутевый у меня сын! — говорит о нем часто дедушка Марзи. — Одна радость, что ты, Шамо, на него ни в чем не похож».

Мать же мою покойную, то есть свою невестку, Марзи очень уважал. Да и люди ее любили. Она была гордая, тихая, уважительная со всеми. Она часто твердила мне, даже когда отец бросил нас: «Плохо о своем отце не думай. Он в жизни чужой иголки не взял и всегда готов был поспешить на помощь любому. В этом будь таким же, мальчик. Иначе нет тебе дороги к моему плетню и материнское молоко, которым я тебя выкормила, пусть обернется ядом». Ну что ж. Я стараюсь об отце плохо не думать, хотя это и нелегко.

О дедушке Марзи я попозже расскажу многое. Пока же знайте, что плохим человеком назвать его тоже никто не может. Так что не следовало Джамботу столь пренебрежительно спрашивать у меня: «Чей ты?»

«А сам кто ты такой?» — это тоже он не должен был говорить.

Устаревший он человек, этот Джамбот. У него слишком древний, деревенский взгляд на людей. Это только в старину было так, что парень, которому едва исполнилось двадцать, пока еще никто. Он просто сын или внук такого-то. Вот и все его звание. Он послушно делает то, что скажут старшие, то, что велит обычай. Иначе ему и деваться некуда. Своего плетня у него нет, зарплата ему ниоткуда не идет. Денег для калыма — для уплаты за свою невесту — он в жизнь не соберет, если от него отвернутся родители и родственники. Так было.

А я, сегодняшний парень, вполне самостоятельный человек (про калым тут говорить не будем, я его платить не собираюсь, да мне и думать про женитьбу смешно).

Я — токарь. Специалист. Без токаря не может существовать ни одно предприятие, где имеют дело хоть с одним кусочком железа. Все, что круглое, делает токарь, а видели ли вы какое-нибудь промышленное изделие, которое не имеет круглой детали?

Это вообще о токарях. А теперь скажу о себе. Я нужен любому предприятию. Лично я.

Убедился я в этом сегодня, после той самой смены, когда так позорно снизил производительность своего труда на семнадцать процентов.

Я не пошел после смены ни в столовую, ни в общежитие, потому что не люблю, когда мои друзья видят, что я в плохом настроении. Я пошел через заводской поселок к пруду. Мы называем его озером, а на самом деле это искусственный пруд. Водохранилище, сделанное нашим заводом.

Раскинулось озеро вблизи нашего районного городка Дэй-Мохк. Прямо за заводским поселком, как раз между нашим заводом и трикотажной фабрикой.

Я шел по берегу, чтобы посидеть где-нибудь в безлюдном месте. С горы, от фабрики, спускался мужчина. Я с ним и не знаком, знаю только, что он кадровик на фабрике. Остановиться, поздороваться с ним все равно положено.

Я думал, что он пройдет себе мимо, а он подошел ко мне и затеял со мной длинный, не очень вначале понятный для меня разговор. Спрашивает, какой марки у меня станок и сколько он лет в эксплуатации. Я отвечаю.

— Тебя, кажется, зовут Шамо? Шамо Асла́нов? — спрашивает он. — Да-а, на таком станке много не выработаешь. А мы вот получим на днях новые станки для своей фабрики…

И смотрит на меня так внимательно, будто ждет, что я отвечу.

— На новом станке тоже не сделаешь много, если за ним плохо ухаживать, — говорю я.

— Воллахи [1] Волла́хи — клянусь. , правильно, Шамо! А еще вот у нас какая новость. Нашей фабрике разрешили построить еще два жилых дома. Пятиэтажных. И вообще министерство нам ни в чем не отказывает, потому что мы — молодое предприятие. Скоро сможем каждому отдельную квартиру давать! Конечно, своему работнику. Понимаешь? Своему!

Говорит он мне все это так, вроде бы между прочим; зевает, а сам внимательно смотрит на меня. Он не дождался, пока я соображу, что ответить, и спрашивает:

— Слушай, а как у вас на заводе относятся к тем, кто пришел после ПТУ? Не обижают?

Я подумал-подумал, припомнил все, что было на заводе за два неполных года моей работы. Мне почему-то даже не вспомнилась моя стычка с Джамботом. Я подумал только о хорошем. Перед глазами встал мой ремонтно-механический цех. Дружные у нас ребята. И мастер справедливый, и начальник цеха…

Ага, теперь, кажется, понятно, для чего фабричный кадровик завел со мной весь этот разговор. Он меня переманивает с завода к себе! Я слышал давно, что фабрика постоянно занимается этим; предприятие ведь совсем молодое, не имеющее кадров. Но меня лично переманивают первый раз в жизни. Очень интересно!

Только я хотел ответить, что мне нравится на заводе, как прибрежные кусты вдруг зашевелились, и показалась плешивая голова Абуязи́та. Еще один кадровик! Только это уже наш, заводской. Он раздвинул кусты и ринулся снизу вверх к нам. Босиком, штаны засучены. Ему лет сорок, он коротенький, коренастый. Весна, а лицо у него загорелое, как у пахаря.

И я вижу, что лицо у него сердитое. Он с такой злостью смотрит на фабричного кадровика. А тот с улыбкой спрашивает:

— Что, Абуязит, не клюет? Ты, наверное, за время отпуска всю рыбу в нашем озере выловил…

— Озеро не ваше, а наше, заводское, — говорит ему Абуязит. — Но этот разговор оставим в стороне. И шутки — тоже. Ты лучше ответь мне: когда ты наконец перестанешь рыбку ловить?

— Тебе можно, а мне нельзя?

— Я тебе сказал: оставим шутки. Ты не смейся, ты хорошо знаешь, о какой я «рыбке» говорю.

При этом Абуязит посмотрел на меня — на «рыбку», а потом сказал фабричному человеку:

— Эй, мужчина, иди-ка своей дорогой. Воллахи, найду я способ сломать твое удилище! Не говори потом, что не слышал это.

— Э, брось… Кого из ингушей ты напугаешь угрозами? Громко мяукающей кошки мышь не боится! Ладно, я пойду своей дорогой, а ты занимайся себе своими пескарями…

Когда мы остались с Абуязитом вдвоем, он мне сказал:

— Ты что это, мальчик, а? Совесть хочешь потерять? Да я вижу, ты ничего не понял. Держись подальше от этого нехорошего человека! Говорил он тебе, что у них на фабрике молодому парню веселее работать? Девичий коллектив и все такое…

— Нет, этого он не говорил, — краснею я. — А зачем ему переманивать меня, если мне скоро в армию?

Абуязит втолковывает мне, что трикотажники на это не смотрят. Они так хитро поставили дело, что парень заинтересован вернуться после двух лет службы в армии на эту же фабрику. Если он согласится оставить на фабрике свою трудовую книжку, то ему за каждый год службы в армии продолжают начислять тринадцатую зарплату. После демобилизации фабрика дает парню сверх того еще сто рублей: пятьдесят — безвозмездно, а пятьдесят — в рассрочку.