Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Анна Николаевна понимала, что Василий не оправдывался, что перед ней искренний, немного простоватый человек, и рассказывает он так, как все было на самом деле.

Василий достал платочек и вытер вспотевший лоб.

Анна Николаевна привлекла Юрку к себе и, погладив его по голове, задумалась, но тут же очнулась и засуетилась:

— Заходите в дом, заходите, вы же с дороги, пора и покушать!

Под вечер Анна Николаевна, рассказав гостям историю школы и показав им все классы и школьный сад, посоветовала посмотреть село, старую церковь.

Проводив их до калитки, вернулась на лавочку под липу. Тут и заметила она, что не зеленее и стройнее стала липа после грозы, просто ветром и дождем сорвало все пожухлые листья и от этого она стала зеленее. Сейчас сорванные листья лежали на земле, ожидая, когда осыплются остальные.

Дед Меркул с виду необыкновенно высок, слегка сутул и не по годам густоволос, он напоминает замшелую, но еще крепкую лесную корягу. Волос растет у него не только на лице, шее, но и на мочках ушей, торчит из широких ноздрей, курчавится у самых глаз.

Летом, только закраснеет краюшка горизонта, потянет утренней свежестью и начнет наливаться рассветной синевой темное небо, а дед Меркул уже, кряхтя, усаживается на дубовой лавочке у самого омшаника за двором.

Усевшись поудобнее, он чутко ощупывает своим большим волосатым ухом, словно локатором, утреннюю тишину. Вот он привстал, подобрался и замер в напряженно выжидательной позе. Вслушивается. Из-за просторных пойменных лугов, с той стороны реки, долетает еле уловимое петушиное пение. Дед вытягивается во весь свой рост и, затаив дыхание, замирает.

Пение прекращается. Меркул, довольно хмыкнув, опускается на дубовую лавку. Вдруг он опять вскакивает, поворачивает ухо в другую сторону. На этот раз пение доносится от далекого лесного кордона. Опять он весь в напряжении, но после заключительного раскатистого «ре-кк-уу-у», долетевшего через парной, настоянный на травных ароматах туман, дед покачивает лохматой головой. Остроносое, большеглазое лицо его выражает добродушное снисхождение: «Хорошего петуха добыл Матвеевич... Даже приличного, можно сказать. Но мой Уголек лучше, перепоет он петуха Матвеевича, как соловей кенара, тут сомнение не бытует», — оценивает петуха Матвеевича дед.

В третий раз Меркул садится на лавку прочно. Волнения кончились. Сегодня ему удалось послушать тех петухов, пение которых из-за погоды вчера как следует он не расслышал.

Он достает полотняный, расшитый цветным бисером кисет, берет заскорузлыми крючковатыми пальцами щепоть мелко тертого душистого самосада, высыпает его на широкую, в глубоких морщинах ладонь и с наслаждением втягивает в крупные волосатые ноздри.

Думает Меркул о леснике Матвеевиче, который всегда беспокоит его своими поисками. Матвеевич такой же любитель петушиного пения, как и дед Меркул, и ни в коем случае не хочет уступить, чтобы у деда петух пел лучше.

Вот не поет на кордоне петух, и дед Меркул обеспокоен. «Это Матвеевич опять уехал за новым петухом... Какого он привезет на этот раз?..» С такой мыслью живет Меркул до тех пор, пока не услышит пение с кордона. Но как только он убедится, что опять Матвеевичу не повезло, начинает думать, что все равно не добудет лесник лучшего певуна, чем его Уголек. Вот поэтому, услышав голос очередного певуна Матвеевича, так спокоен и добродушен становится дед Меркул.

С Матвеевичем они друзья давнишние, но есть у него кроме лесника еще один соперник — сосед по прозвищу «Шалобан». Низкорослый, с лысым, похожим на белую тыкву, черепом. Этот, в отличие от Матвеевича, не дружит с Меркулом и старается достать петуха не певуна, а драчуна. Он спит и видит, как его петух будет драть Уголька.

Шалобана дед Меркул опасается, зная, что, попадись ему Уголек, он не задумываясь искалечит кочета.

Недели две назад Шалобан окликнул проходящего к колодцу деда Меркула:

— Денисович, заглянь на секунду.

Меркул нехотя подошел к нему.

— Вишь, какого я себе молодца добыл? — заявил Шалобан.

По двору разгуливал прогонистый, рябой с черными крыльями петух. Дед Меркул заметил, что ростом он невелик и очень верткий.. На репаных ногах длинные и острые, как ножи, шпоры.

— Невидаль, а не петух! — довольно заблестел кошачьими глазами Шалобан.— Восемь рублев не пожалел. Бойцовский он! Держись, Денисович, со своим кочетом...

— Ты, сосед, вроде поганого гриба, будто и вреда от его нет, но все время надо быть начеку, как бы с хорошим грибом его не спутать... — сказал Меркул.

Вспоминая этот случай, дед сожалел, что подошел к Шалобану: «Надо было пройти мимо, а то после нашего разговора обозлился сосед, он и так раньше кипел, теперь жди какой-нибудь пакости...

Правда, с бойцовским петухом у Шалобана пока ничего не получилось, не взял он Уголька, но какую пакость очередную теперь выкинет сосед?..

За думами дед не заметил, как ко двору подъехал на своем Вихре лесник Матвеевич. Он услышал его, когда тот привязывал коня к плетню.

— Здоров был, Денисович! — протянул он широкую, словно килограммовый лещ, ладонь. — Вот тебе заказы. Кажись, ничего не забыл. — Он кладет на лавочку, рядом с дедом Меркулом, солдатский вещмешок со всякими травами, кореньями и сушеными ягодами, потом садится сам.

Дед знает, что Матвеевич пригнал к нему не затем, чтобы срочно доставить заказ. Но начинает разговор с другого:

— Спишь долго, мил человек, — бурчит он.

Но Матвеевич поворачивает разговор к своей цели:

— Дак нового хотелось, — вроде оправдывается он.

Дед Меркул не обращает на это внимания и продолжает поучать:

— Петушиная песня хороша до рассвета. Никто ей в эту пору не мешает, постороннего звука нет. А сейчас вот-вот стадо пойдет, трактор зарокочет, кузнец затрезвонит на всякие лады, и пойдут громыхания разные на целый день...

Матвеевич сокрушенно вздыхает.

— Ну, ничего, Матвеевич, спасибо за товар, за приезд. Иной раз и по этому времени зоревание кочетов можно слушать. Во горланит! Чуешь?

— Чую, Денисович, — откликается лесник, предугадывая, что сейчас дед Меркул расскажет о всех петухах деревенских. И Меркул заводит:

— Это Хоменко петух. Глинистый мастью, гребень листом, в хвосте жиденькие невысокие косицы. А этот вот, голосишко с хрипотцой, — Натуськин белый, инкубаторский. От курицы не отличишь, а Натуське все равно — держит.

Матвеевич, пощипывая окладистую рыжую бороду, с уважением смотрит на деда, стараясь запомнить характеристики петухов.

— А вот этот поет с затяжным выдохом. Мишки Кочергина, темно-кирпичного цвету, гребень пилой, бурди во всю грудь, будто маков цвет, красавец, щеголь! В пыли с курами не повозится. Начнут хохлатки мусор разгребать, а он отойдет на расстояние, чтобы даже пылинки до него не долетело, станет на одну ногу и ждет, когда его жены дурить перестанут. С понятием птица... — Дед Меркул при рассказе изображает каждого петуха, и Матвеевич незаметно для себя повторяет за дедом его движения. — Ишь, возни-то сколько, шуму сколько, — продолжает дед. — Сейчас задудит! — Тут же из соседнего сарая раздается скрипучее дудение. — Это Шалобанов бойцовский. Хулиган, а не петух. Всех деревенских петухов дерет, а моего Уголька — кишка тонка! Начнет заходить, начнет прилаживаться, а Уголек его без подготовки — бац! Смотришь, хулиган под забором ковыряется. Шалобан от злости аж синеет... Сейчас, Матвеевич, черед Уголька. — Дед Меркул замолкает. Поет Уголек.