Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Эх ты, чехол от скрипки...

Он подошел к Мыколе, протянул руку:

— Здоров табе! Колечка... Тягныряднушечка, здоров, говорю! — повысил голос.

Тягнырядно взглянул на Генку с опаской и в первый раз ответил:

— Здоров.

— Скажи, Мыкола, эта девчонка черненькая тебе невеста?

— Яка?

— Ну та, что с тобой на вечере была?

— А шо?

— Ничего, так просто, — опустил глаза Генка.

Я удивился, потому что после праздника прошло немало времени и он ни разу не говорил со мной об этом. Я думал, что Генка забыл ее.

— Спрашивают тебя, отвечай!

Мыкола повернулся к нам спиной и засопел, словно еж.

— Ладно, не сопи! Вопросов больше нет. Мы едем в шахту...

У Геннадия добрая душа, и он быстро забывает обиды, но на этот раз он что-то задумал против Тягнырядно, и я старался догадаться, что именно.

— Ген, а в шахту зачем едем?

Он не ответил и только на улице предложил зайти в котельную к старикам.

— Зачем?

— В «козла» со стариками сыграем. Им небось партнеры нужны, а «козлятники» они заядлые.

— Что ты задумал?

— Увидишь.

Старики действительно обрадовались нашему приходу.

В котельной стояла жара, словно в парной. Сырой перегретый воздух пах угольным чадом и ржавчиной железа. Печи гудели, помахивая за контрольными глазками оранжевым желтогривым пламенем. Кочегары, попыхивая трубками, мешали костяшки домино. Видно было, что вдвоем им играть неинтересно.

— Сыграем? — ввалились мы.

Старики посмотрели на нас и согласно кивнули головами. Я позвонил на коммутатор, предупредил телефонистку, где разыскивать дежурных слесарей.

Игра завязалась ожесточенная.

Деды пыхтели трубками, степенно ставя костяшки. Мы, наоборот, ставя очередной камень, старались стукнуть сильнее. Незаметно пролетело два часа.

— Нам пора.

— Что ж так? — Один из кочегаров почесал за ухом и выбил трубку. — Давайте еще конок.

— Работать надо.

— Нам, чай, тоже пора. Поработаете — заходите. Обогреетесь, еще постучим.

Он, наверно, думал, что мы на улице работаем.

В коридоре мастерской Геннадий приложил палец к губам: — Цысс! — И пошел первым. Осторожно стал приоткрывать дверь. Пружина сонно заскрипела. Генка надавил еще осторожнее. Дверь медленно стала отходить.

Мыкола спал под верстаком. Сытый с присвистом храп гулял по мастерской.

— Дрыхнет, стерва!..

Генка взял молоток, я кусачки, и мы стали снимать пружину и дверь с навесов. Пружина не поддавалась; чертыхнувшись, Генка стал рубить ее.

— Разбудишь, — я кивнул на Мыколу.

— Ну и ладно! Все понятно и так...

Стук, от которого дребезжали окна, эхом откликался в узком коридоре. Но Мыкола продолжал храпеть.

— У товарища выработался определенный рефлекс. Чтобы его разбудить, нужен визг и скрежет, на остальные шумы он не реагирует.— Геннадий застучал еще сильнее.

Пружину мы обрубили, а дверь сняли. Навесы промыли керосином и, обработав наждаком, хорошо смазав, повесили. Дверь открывалась и закрывалась мягко, словно на шарнирах.

— Порядок! Вот теперь посмотрим, кто спит.

Зазвонил телефон. Нас вызывали в шахту.

— Погоди, успеем! — Друг метнулся куда-то. Через несколько минут он появился, в одной руке у него была сажа, в другой солидол.

— Бери инструмент и шагай. Я догоню. — Он смешал сажу с солидолом и полез к Мыколе под верстак.

Из шахты мы выскочили пораньше и затаились в коридоре слесарки. Сначала появился Батанов. Он приближался к цеху, как обычно, с криком. И, как обычно, Евсеевич ругал горного мастера за то, что тот просил прислать слесарей.

— Не успеешь прийти, а им уже подавай слесарей! Наверно, ни черта не делают сами, ждут нас! — Толкнув плечом дверь, он, изумленный, остановился и, потоптавптись на мосте, внимательно осмотрел навесы, только после осмотра шагнул в мастерскую:

— Тягнырядно, а где ребята? — Мыкола сопел. — Тягнырядно! Спишь, кабан!.. — Евсеевич взял молоток и застучал по металлической обшивке верстака.

Мыкола завозился, загремел гайками, ключом и, чихнув несколько раз, вылез из-под верстака с молотком и куском трубы. В этот момент подошли слесаря первой смены.

— Ты что делаешь?! — рявкнул Батанов,

— Роблю, — ответил Мыкола, продолжая стучать молотком. Черное, в саже и солидоле, лицо блестело, а маленькие мышиные глаза растерянно бегали по сторонам.

Начальник вырвал из рук Мыколы молоток с трубой и, бросив их на верстак, подтолкнул Мыколу к кабинету:

— Ну-ка, зайди!.. Работничек!..

Проходя мимо входной двери, Тягнырядно открыл ее и закрыл. Дверь не издавала ни звука. Слесаря покатились со смеху. Даже сам Батанов улыбнулся и поспешил скрыться в кабинете. Мыкола пристально посмотрел на нас с Генкой и вошел к Батанову.

— Чего ржете? — нарочито возмутился один из слесарей. — Человек не спал, «робыл», изобрел крем «сажэ». Незачем теперь ездить в шахту, намазался, постоял за углом и чеши в мастерскую...

Что говорил начальник Тягнырядно, осталось тайной. Но Мыкола изменился. Он первый бросался к телефону и первым уезжал в шахту. Садясь есть сало, приглашал нас. Мы вежливо отказывались, ссылаясь на то, что не любим жирного. Мыкола не настаивал и, улыбнувшись, говорил:

— Я, хлопцы, на вас не в обиде... Готов поделиться с вами салом и хлебом. А вот вы того... — Он кхекал, забивал рот, прожевав, говорил дальше: — Вы, хлопцы, на редкость гарные слесаря!

Дальше он описывал наши подвиги и кончал так:

— Я вам ничего не зробыв, а вы мне свинью подсунули.

Наступил мир. Мы мотались по шахте, успевая на все аварии. Батанов начинал беспокоиться, потому что приближалась весна, с ней и наши экзамены в вечерней школе. Он хвалил нас на собрании, обещал представить наши кандидатуры на доску Почета.

— Я думаю, — говорил начальник, — что ребята поймут, как нам будет трудно, если они во время экзаменов возьмут льготные отпуска.

Рабочие в зале рассмеялись. Полетели остроты, реплики. А начальник, нисколько не смутившись, переждал шум и добавил:

— Вот посмотрите, они откажутся от этих отпусков. Это такие слесаря, если надо — сделают!

Весна. Март месяц. Забурели проталины бугров, кусты лозы, а ветки фруктовых деревьев из темно-коричневых превратились в светло-коричневые. Посветлели не только сады. Посветлело небо, воздух, посветлели глаза у прохожих.

Мы с Геннадием шли в степь. Надо отдыхать на воздухе. Шахтер, как никто другой, ценит глоток свежего воздуха. Правда, слово «свежий» он часто употребляет в разном смысле. Те, что работают на глубине шестьсот — семьсот метров, говорят, что на горизонте «двести» воздух свежий или чистый, а те, которые работают на «двести»; говорят, что свежий воздух на глубине «сто», и невольно веришь им. «А что вам, — заявляют они, — у нас воздух чистый, да и газу меньше». На самом деле от этого «чистого» воздуха приходилось каждый день мыться в бане.