Людмила Уварова - Соседи

— Не могу, ничего не получается...

— А ты старайся, — уговаривала его мама, совсем так, как уговаривала Лелю, чтобы не ленилась, аккуратно выводила буквы в тетради. — Постарайся, глядишь, и получится...

— Нет, ты ничего не понимаешь, — с досадой отвечал папа и уходил куда-нибудь, а мама подходила к столу, смотрела на немногие строчки, которые папа написал на листке бумаги, вздыхала, задумывалась...

Леля слышала, мама говорила однажды соседке Эрне Генриховне:

— Уверяю вас, Семен Петрович еще станет писателем и очень даже хорошим писателем...

— Что ж, — ответила Эрна Генриховна. — Все может быть...

Но по лицу Эрны Генриховны было видно, что она ни капельки не верит тому, что Семен Петрович может стать писателем, а вообще ей решительно все равно, станет он писателем или нет...

Иногда папа с мамой ссорились. Мама просила:

— Бога ради, не надо, перестань, нас же Леля слушает...

— Пусть слушает! — кричал папа.

Обычно он начинал первый, вдруг взрывался, кричал визгливым, немужским голосом:

— Ты, только ты одна тянешь меня назад! Если бы не ты, я бы давно уже стал настоящим писателем...

— Леля, иди, дочка, погуляй, — говорила мама, потом натянуто улыбалась папе.

— Ну-ну, — говорила, словно внушала что-то маленькому неразумному мальчику. — Я все понимаю, милый, только не волнуйся, не надо...

Но папа кричал все громче, и мама в конце концов замолкала, а если Леля все еще оставалась в комнате, быстро одевалась и уходила вместе с Лелей. Леля спрашивала:

— Почему папа кричит? Кто его обидел? Неужели ты, мама?

Став значительно старше, Леля сама себе признавалась, что с мамой ей повезло. Мало у кого из подруг была такая вот мама, волевая, с сильным характером, все понимающая, умеющая дать дельный, умный совет, не назойливая, не зануда...

Леля знала, что мама любит ее больше всех на свете, нет никого для мамы дороже Лели, но она старалась не потакать Леле и в то же время не давила ее своей властью, не вынуждала делать то, что почему-то было не по душе Леле.

Папа, напротив, разрешал Леле все, но не из-за любви, а потому, что так было удобнее и легче, не надо спорить, убеждать, настаивать. Папа был слабый, на него трудно было положиться, он казался переменчивым, неровным, словно был ненамного старше, чем Леля.

Леле никогда не приходило в голову, что мама у нее неродная.

Алины слова, сказанные некогда в деревне, давным-давно бесследно изгладились из Лелиной памяти; правда, с той поры они больше не ездили в деревню к бабушке, хотя Леля иной раз просила маму:

— Поедем в деревню...

Но мама каждый раз находила новые причины, чтобы не ехать в деревню, то она с Лелей отправлялась в Крым, к морю, то они все вместе, отец, мама и Леля, ехали на Кавказ, то Леля, став пионеркой, начала ездить в пионерский лагерь.

Леля считала, что она всю свою жизнь живет в Скатертном переулке. Мама и папа не разуверяли ее, к чему было ей знать, что когда-то она жила совсем на другой улице, а потом ее папа сменял свою комнату на эту самую, в Скатертном переулке, и новые соседи полагали, как оно и положено, что Леля — родная дочь Марии Артемьевны.

Правда, как-то Ирина Петровна удивленно сказала:

— Гляжу на Лелю и просто поражаюсь: она на вас, Мария Артемьевна, решительно не похожа!

— Она в отца, — спокойно ответила Мария Артемьевна. — Семен Петрович в молодости был очень даже ничего.

Иногда из деревни приезжала бабушка, передавала приветы от всех деревенских, от Славы, от Али, от ее матери Насти и еще от всех бесчисленных родичей, обитавших по соседству.

— Бабушка, — говорила Леля. — До чего хочется к тебе поехать!

Бабушка отвечала каждый раз одинаково:

— Как-нибудь, детка, непременно, как-нибудь... Должно быть, как бабушке, так и Лелиной маме были по сей день памятны Алины слова. Зато Леля забыла о них начисто, как не слыхала.

Детская память своенравна: что-то хранит долго, порой даже до старости, о чем-то вдруг позабудет и не вспомнит ни разу. И Леля была абсолютно искренна, когда сказала однажды какой-то подруге по телефону:

— Я тоже люблю маму больше, чем папу.

Эти слова слышала Эрна Генриховна и постаралась передать их по назначению.

— Вот что говорит ваша дочь, — сказала она Марии Артемьевне.

Мария Артемьевна залилась румянцем (Эрна Генриховна удивленно подумала: совсем как молоденькая), но постаралась ответить как можно спокойнее:

— Все девочки обычно любят мать больше, чем отца.

Умные светлые глаза Эрны Генриховны пристально глядели на нее, но Эрна Генриховна ничего не сказала. Может быть, она о чем-то догадывалась? Ну и что же? Она в достаточной мере тактична, не будет лезть в душу с ненужными расспросами, не станет намекать на что-либо. И как бы там ни было, а Леля любит маму так, как полагается любить родную мать. Вот это и есть самое главное...

Про ее бабку Капитолину все говорили: «царь-девица».

И в самом деле, до того хороша была, глаз не оторвать!

Лицо в зареве нежного, чистого румянца, синеглазая, брови вразлет, коса до колен...

Кто бы мог поверить, что характер у нее не по-девичьи силен, а воля, что называется, железная.

Как-то вымыла голову, уселась перед печкой-голландкой, распустив волосы, чтобы поскорее высохли.

И надо же, не заметила, как выпал уголек, внезапно занялись ее волосы, оглянуться не успела — вся голова в пламени.

Другая бы растерялась, крик подняла, а она и секунды не медлила, рванула на себе юбку, мгновенно накинула на голову. Потом ринулась на кровать, голову в подушки.

После смеялась:

— Жаль, пуховые подушки попорчены...

— А косы не жаль? — спрашивали Капитолину, потому что великолепные волосы ее сгорели и она подстриглась коротко.

Отвечала беспечно:

— Еще вырастут.

Короткие кудряшки были тоже к лицу. А волосы точно такие же длинные, как были, она не отрастила, не успела.

Случился в ее жизни человек, много старше ее, полюбили они друг друга.

А родители Капитолины сговорили ее за другого, и была уже назначена свадьба.

Но дня за два до свадьбы ушла Капитолина в магазин, сказала матери, надо купить лент, пуговиц, сутажа, тесьмы и — не вернулась.

Искали Капитолину повсюду и мать с отцом, и жених — солидный молодой человек, приказчик из молочной Бландова, ее и след простыл.

Укатила со своим милым далеко от родного города, за Уральские горы, в Екатеринослав.

Он был доктор, работал в городской больнице, а еще, но это довелось ей узнать позднее, оказался профессиональным революционером, и в тюрьме сиживать приходилось, и в ссылке живал, и даже как-то укатил из ссылки в Женеву, а после снова вернулся на родину.

Жили они дружно, Капитолина говорила: