Юрий Колесников - Земля обетованная...

К удивлению холуцев, такие нашлись. И холуцы обрушили на них поток отборной брани и угроз.

— Штрейкбрехеры!

— Вас Гитлер подкупил!

— Предатели нации!

— Обетованная земля не для таких!..

— Мы еще найдем вас, не уйдете!

— Мешуметы! [41] Мешумет — выкрест.

В числе «мешуметов» оказался и толстяк ювелир в клетчатом пиджаке с золотой цепочкой в лацкане. Он, видимо, не представлял, с кем имеет дело и как накалена обстановка, и потому крикнул ораве холуцев:

— Посмотрите на этих молокососов! Они хотят меня учить! Утрите сначала сопли, а потом…

Договорить ему не удалось. Ювелира оттеснили от пассажиров, прижали к борту с явным намерением сбросить в море. Не подоспей таможенники и полиция, толстяку бы несдобровать. Уже сидя на судне, увозившем его вместе с другими обладателями документов на берег, ювелир вдруг схватился за отворот пиджака, ощупал карман и вскрикнул:

— П-с-ся! Паршивые собаки, вырвали часы! Последняя модель «Лонжина» с девяносто второй пробой… Вы знаете, какое это золото? А цепочка сколько весила!

Ойя снова пыталась объяснить Хаиму что-то, как ему казалось, весьма серьезное: он видел ее встревоженные глаза. Но почему? Этого Хаим так и не понял. Да и некогда было особенно задумываться: забот хватало. У Ойи не было документов на въезд в Палестину, и ее могли не пустить. Помогло несчастье, постигшее Шелли Беккер. Совсем обессилев, она передала сынишку Ойе, а сама держалась за ее руку. Ойю приняли за родственницу пострадавшей.

Трупы холуцев и Доди были перенесены на транспортное судно, а мать Шелли Беккер осталась на пароходе. За ней, как и за другими больными, должно было подойти специальное судно с медиками.

Вдруг Ойя, схватив Хаима за руку, указала на появившегося в конце узкого прохода судна сухощавого человека в очках. Обознаться Хаим не мог. Этого человека он видел однажды вместе с Бен-Ционом Хагерой. Горбатая дочь раввина Лэйя назвала его каким-то «курьером» и «важным человеком». Она туманно тогда пояснила, что прибыл он «оттуда». Теперь Хаима поразило, что вместе с очкастым курьером шел заправила штаба Хаганы, главарь холуцев — молодой человек с коротко остриженной бородкой.

«Тайны мадридского двора! — подумал Хаим. — Холуцы орали, чтобы никто не смел покидать пароход, обзывали «штрейкбрехерами» и «предателями», а их вожачок смывается почему-то первым!.. И откуда у него документы? Говорили же, что все холуцы в знак протеста порвали их?!»

Судно причалило к пристани. Пассажирам предложили пройти в невзрачный домик рядом с главным зданием порта. Здесь мужчин и женщин направили в разные помещения. Им предстояло пройти санитарную обработку. В заключение беглого медицинского осмотра каждый пассажир получал порцию противохолерной вакцины и изрядную дозу белого порошка за пазуху и за ворот. Откашливаясь, сморкаясь и чихая, они один за другим выходили из помещения. Толстяк ювелир, как всегда, ворчал:

— Придумали какие-то прививки, дезинфекции!.. Смотрели бы лучше, чтобы средь бела дня не грабили как… — Он чихнул и с отвращением сплюнул. — Кому это нужно? Зачем?

Хаим вышел во двор, походивший на большой теннисный корт, обнесенный высокой оградой из плетеной проволоки. По другую сторону ограды толпились празднично одетые люди: обособленно стояла группа молодых парней и девушек. Каждого выходившего во двор после санитарной обработки они приветствовали шумными возгласами:

— Брухим абааим! [42] С благословенным приездом!

— Брухим абааим ше-игатем ла-а — Эрец! [43] С благословенным приездом, поселяющиеся в своей стране!

Хор девочек в белых блузках с веточками маслин в руках запел боевую песню:

Многие старики, едва переступив порог здания и услышав приветствия встречающих, опускались на колени и со слезами на глазах благоговейно целовали землю… Одни из них тихо нашептывали, другие звонко, нараспев воздавали всевышнему молитву за избавление от ужасов минувшего.

Двор постепенно заполнялся гулом голосов. С обеих сторон ограды люди выкрикивали фамилии и имена родных или знакомых, которых надеялись встретить.

— Гутвар Фроим! Гутвар Фроим!.. Держит мучную лавку в Натании! Фроим Гутвар!.. — кричал охрипшим голосом старик, уже не первый раз проходя вдоль ограды.

— Тойви Гриншпун из киббуца Квар-шалем!.. Гриншпун! Тойви Гриншпун!.. — звонко вторила старику обливавшаяся потом тучная женщина.

Хаим сиротливо стоял в сторонке, смотрел на взволнованные лица людей, ожидавших родственников, оставшихся на пароходе, и с тревогой думал об отце и сестренке. Доберутся ли они до него и когда это будет? Сможет ли он обеспечить им кров и хлеб насущный? В раздумье побрел он к решетчатым воротам, по другую сторону которых на вышке с «грибком» стоял английский часовой. Внимание Хаима привлекла невысокая эстрада под большим полосатым тентом, увенчанная белым панно, на котором огромными синими буквами было выведено:

На эстраде суетились юноши и подростки в голубых рубашках и светлых шортах; с деловым видом они расставляли пюпитры, раскладывали ноты, усаживались на свои места с начищенными до зеркального блеска медными инструментами.

Сквозь шум разноголосого говора, пение и приветственные возгласы до Хаима донеслись слова, заставившие его насторожиться:

— …из Вены… с детьми…

Он оглянулся: по другую сторону ворот, рядом с невысокой женщиной и полной девушкой, стоял рослый мужчина. Он кричал в сложенные рупором ладони:

— Фейга Штейнхауз и Шелли Беккер с детьми! Из Вены!..

Хаим понял, что этот человек и есть дядя Шелли Беккер — инженер-бетонщик из Яффы.

У выхода из здания он увидел Ойю с мальчиком на руках и рядом с ней Шелли. Яркое солнце особенно отчетливо выделяло снежно-белую поседевшую голову пианистки.

— Шелли Беккер! — крикнул Хаим стоявшему у ворот инженеру из Яффы. — Вот Шелли Беккер из Вены!

Инженер не понимал, на кого указывал ему чудаковатый парень. Он знал племянницу по фотографиям и ожидал, что она прибудет с двумя детьми и матерью…

— Ваш дядя, Шелли! — Хаим подбежал к Шелли. — Вот он стоит с женой и дочерью, ищет вас!

Шелли со стоном бросилась к воротам.

— Дядя Бэрл! Это я, несчастная Шелли Беккер… Это я, дядя Бэрл. Шелли Штейнхауз!

— Шелли? Шейнделэ?! Что с тобой? Где мама?

— Шейнделэ! Милая! Что случилось?

— Это я, дядя Бэрл, я! Горе, ой, какое большое горе! Убили нашего Доди! Они его убили! Они… — указывая на часового, стоявшего на вышке, кричала Шелли. Силы изменяли ей. Цепляясь руками за решетку, она повисла на ней, опустилась на колени. — Ой, за что такое горе! — причитала она. — Убили папу и мужа нацисты… Убили моего бедного мальчика англичане… Моего Доди-и уже нет! И мама там, дядя Бэрл! Она больна, осталась там, на пароходе…