Юрий Колесников - Земля обетованная...

Моля смолкла и, низко склонив голову, закрыла лицо ладонями, словно винилась перед Хаимом в том, что не помогла Ойе. Но Хаим, удрученный сознанием того, что он сам недавно принадлежал к этой шайке, которая ныне терзала любимого им человека, не понял состояния Моли. Он сумрачно смотрел в одну точку и молчал.

— Вы осуждаете меня… — не поднимая головы, проговорила Моля. — Но, поверьте, своим заступничеством я бы ничего не достигла…

Хаим словно очнулся от забытья, только сейчас до него дошел смысл того, о чем говорила Моля, и он с жаром воскликнул:

— Что вы, Моля! Я и не думал вас осуждать, и вообще как можно?! За что? О каком заступничестве может идти речь? Лбом стену не прошибешь, я знаю. Что, я не вижу, с кем имею дело?.. — Хаим замялся. Разве повернется язык признаться, что он сам состоял в «Иргун цваи леуми»? Даже Моле, доброй, душевной женщине, разве скажешь об этом?

— Не нужно отчаиваться, — прервала Моля томительное молчание Хаима. — У вас все же есть влиятельные знакомые, а здесь это, как ни горько сознавать, главное! Надо попросить их вмещаться и как-то уладить, в противном случае вам может быть плохо: ведь Ойя не еврейка… Тут такие порядки.

— Знаю, — грустно улыбнувшись, ответил Хаим. — Что, касается моих знакомых, то они неделю назад вышвырнули меня с работы. И именно потому, что моя жена — гречанка.

Это известие расстроило Молю. Она отвернулась от Ойи, чтобы не выдать своего волнения, устало закрыла глаза. После долгого молчания тихо заговорила, обращаясь к Хаиму:

— Мы приехали сюда, наслушавшись обещаний и ожидая впереди ясную, светлую жизнь. Мы думали, что будем людьми среди людей, что наш мальчик будет огражден от унижений, надругательств… Бо́льшего счастья и не нужно. «Мы в стране своих предков! Дома!» — так говорил муж… А теперь его не стало. Скончался в больнице. И мальчика моего нет…

Моля сжала голову руками, пошатываясь, стала ходить по комнате.

— Земля обетованная?! Реки молочные и горы медовые?! — громко воскликнула она, как бы обращаясь уже не к Хаиму, а к воображаемой толпе. — Все ложь! Чудовищная ложь! Вы слышите, люди-и?! Какой народ и когда, скажите, был счастлив на этой земле? Отсюда, еще со времен до Христа, берет свое начало горе всего еврейского рода!

Моля заплакала и, закрыв лицо ладонями, снова обессиленно опустилась на табуретку.

Хаим, не находя слов, чтобы утешить, смягчить ее горе, машинально твердил:

— Выпейте воды! Выпейте воды, Моля! Вам станет легче… Не надо себя так изводить… Выпейте воды!

Вдруг Моля энергично встала, выпрямилась, быстро вытерла слезы, поправила волосы и расправила блузку; движения были точны, размеренны, словно она привычно готовилась к выходу на сцену. Это была уже другая Моля — овладевшая собой, собранная, будто и не было ни слез, ни отчаяния. Она начала рассказывать о доброте хромого лавочника, отпускавшего ей продукты в долг, когда болел муж, о враче, отказавшемся взять деньги за визит к больному мужу, когда узнал, что Моля была в Будапеште артисткой. Прощаясь, она крепко обняла и долго целовала Ойю, а Хаиму сказала:

— Все же постарайтесь уладить дело с раввинатом. Я раньше вас здесь и лучше знаю это заведение.

На следующий день вместо того, чтобы отправиться на поиски работы, Хаим рано утром явился в раввинат. В синагогу, как велел младший помощник старшего раввина, он не пошел. «Не все же туда ходят! А мне и подавно это ни к чему».

Не застав в раввинате старика, приходившего накануне, он вышел на улицу, где толпился народ, видимо, тоже пришедший сюда по вызову.

— Вся свора хнокелэй [108] Прозвище дайянов. закрылась в главной синагоге! — напрягая охрипший голос, озорно выкрикнул высокий и тощий мужчина. — Горячка! Служат «ми ше-берах» [109] Служба, во время которой возносятся молитвы о даровании больному здоровья, при этом присваивается ему второе имя. за сына какого-то американского богача… Усердно бьют себя кулаками в грудь, а лучше бы головой об стенку… Хоть пошло бы им впрок!

Люди, скромно дожидавшиеся возвращения служителей раввината из синагоги, с интересом слушали этого человека, острого на язык и весьма осведомленного.

— У американца денег — гора! Несколько лет назад он запросто отвалил куш на покупку здесь земельного участка для какой-то колонии, а теперь пожертвовал крупную сумму на приобретение позолоченной серебряной бляхи к торе!.. Такой еще осел! Разбрасывает денежки на побрякушки… Лучше б построил богадельню и подкормил старцев, которые все еще ждут манну небесную и сохнут с голода у «Стены плача»… И откуда их столько?

Окружавшие его люди опасливо поглядывали по сторонам, боясь, не подойдет ли незаметно кто-либо из служителей раввината.

— Этот сынок американского богатея, — продолжал рассказывать высокий мужчина, — гнал свой автомобиль, как сумасшедший, а теперь искалечен вдоль и поперек. Лежит он в Америке, а в Палестине за него молятся. Для чего, думаете? Хотят ему дать второе имя — Леб [110] Жизнь. . И делается это для того, чтобы злые духи, знавшие его под именем Гарри, сбились со следа и не могли утащить парня на тот свет!.. Нравится вам такая комедия? У меня, например, от этого сжимается мочевой пузырь, иметь мне так счастье!.. Но, правоверные, эта комедия обойдется американцу не в один десяток тысяч долларов! Иначе разве эти святоши пошли бы служить с таким остервенением молебен? Режь на кусочки — не согласились бы. Это те еще типчики! Но можете не волноваться: ни один грош из этих долларов не попадет в ваши руки, а все исчезнет в бездонных карманах наших благочестивых реббе, хасидов и их прихлебателей хнокелэй… Могу вас заверить, что если, не дай бог, подобное несчастье постигнет еврея-бедняка, то вся эта свора благочестивых не станет устраивать столь пышных «ми ше-берах» и так усердно возносить всевышнему молитвы за его жизнь… Деньги! И только деньги!..

Человек этот, как узнал Хаим от стоявшего рядом с ним мужчины, был маклером по съемке квартир и помещений, по купле-продаже жилых домов и, в чем он откровенно признался, азартным игроком в кости. Последнее и было причиной его вызова в раввинат.

— Вонючие хнокелэ собираются меня посрамить при всем народе, — говорил он, — а я плевал на них с самой вершины Сионской горы! Я играю на собственные деньги, и если случается, что у меня в карманах дует ветер, так не я ли сам сосу палец?! Не к ним же за подачками бегать! Стакана воды пожалеют, если будешь подыхать от жажды! Знаю я этих великих хасидов… Думаете, их беспокоит мой порок и они хотят обеспечить мне на том свете место в раю?! Как бы не так! Им нужны только проценты с моего выигрыша!

Маклер вглядывался в лица подходивших людей и, видя в них сочувствие, продолжал с бо́льшим жаром: