Гриш Бицоев - Тепло очага

Кайти снова услышал топот ног, упало что-то тяжелое, и он понял: полезли на чердак, уронили что-то… Грохот окончательно растревожил соседскую собаку, и она залаяла, подвывая, во все горло. Собаке было страшно в ночи, ее пугало мелькание темных фигур во дворе у соседей, и она чуяла всей своей шкурой, что там творится недоброе, и, пересилив страх, прыгнула через плетень и бросилась к сеновалу, заливаясь быстрым, как пулеметная очередь, гавканьем. Вот она кинулась на кого-то, ее огрели прикладом, и собака, завизжав, отступила, дыбя шерсть и по-волчьи скаля клыки…

Кайти приложил к пылающему лицу мокрое голенище, и ему показалось, что от сапога пошел пар… А собака снова наскочила на кого-то и снова. Потом раздался долгий, жалобный визг, собака, скуля, махнула через плетень и умолкла. Послышался голос Дзиппа — старик успокаивал, ругал свою собаку и наконец загнал ее в хлев.

И стало вдруг оглушительно тихо, и в неживой тишине этой зловеще зашуршал, протыкая сено, трехгранный штык. Кайти увидел дальний, будто процеженный сквозь черное покрывало свет и даже не увидел его, а ощутил, словно скирда разверзлась и свет холодным языком лизнул его по щеке. И в тот же миг Кайти почувствовал, как к ноге его неторопливо подбирается острие штыка. Кайти попытался прикусить губу, но челюсть дрожала, тряслась, не повинуясь ему…

— Прощупайте сено, — сказал кто-то стоящий над его головой.

Штык вонзился в осот, будто в пустоту провалился.

Кайти наконец сумел поймать губу зубами, прикусил ее, как мог, но боли не ощутил. И он уже не думал ни о чем, сам превратившись в полевой осот, который мертв давно и не чувствует, как сквозь него проходит штык.

Кайти не слышал, как люди со штыками ушли с сеновала. Не слышал он и тихих, крадущихся шагов матери.

— Это я…

Голос, тихий, полный смертной тоски, вернул его к жизни.

Странное снилось Дзиппа… Ехали люди на арбах по ухабистой дороге. У одной арбы поломалась ось, и колесо докатилось в сторону. А Дзиппа перенесся с ухабистой дороги на зеленую лужайку возле реки и стал пасти овец. Вдруг откуда-то появился его младший сын, взялся дразнить круторогого барана, бодаться с ним лоб в лоб. Баран никак не мог одолеть парня и, взбесившись, превратился в огромного бугая. Дзиппа, испугавшись, стал звать сына, но тот, не слушая отца, смеялся, дразнил бугая, убегал, уворачивался, и это длилось бесконечно долго, до тех пор, пока бугай, изловчившись, не сбросил юношу в пропасть…

Дзиппа проснулся в холодном поту.

Он попытался забыть увиденное, повернулся на правый бок, закрыл глаза, но сон не шел к нему.

Он боялся лишний раз пошевелиться — не дай бог проснется жена, и слушай тогда ее разговоры. Дзиппа никогда не был с ней слишком откровенным. Вечером, когда старик вышел на лай собаки, он видел, как вооруженные люди сновали по двору Уалинка. Единственная правдоподобная мысль, пришедшая ему в голову, заставила его похолодеть. Страшно было глянуть во двор Уалинка. Дзиппа загнал собаку в хлев, бросил ей кусок чурека и поспешил вернуться в дом. Жена приготовилась слушать его, но он сказал всего лишь:

— Наверное, это солдаты. Не разглядел хорошо.

— Ну да? — усомнилась жена. — Что понадобилось солдатам в доме Уалинка?

— А этого, кроме них самих, никто не знает. У военных людей свои секреты…

На днях, вернувшись с уборки кукурузы, Дзиппа повел усталую лошадь на водопой. Коня он оставил наверху, а сам спустился с ведром вниз, к реке. Когда, набрав воды, он возвращался, между домом Госка и его собственным ему почудилось что-то странное — то ли человек, стоящий на четвереньках, то ли овца, бредущая к дому. Дзиппа удивился еще больше, когда эта странная фигура повернулась резко и исчезла, будто сквозь землю провалилась. Ошеломленный старик, вернувшись домой, сел за стол, подпер голову реками и задумался. А жена все вертелась рядом, подозревая неладное, расспрашивала его, надоедала, но он отмалчивался. Тогда, рассердившись, она проворчала:

— Что-то скрываешь ты от меня, по глазам вижу, не зря они у тебя скачут, как всадники…

Теперь Дзиппа думал, что между фигурой, стоявшей на четвереньках, и солдатами, суетившимися во дворе Уалинка, существует какая-то недобрая связь, и мысль старика снова и снова возвращалась к Кайти. «Дай бог, чтобы это не оказалось правдой, — пытался успокоить себя Дзиппа, — чтобы я посмеялся над своими подозрениями».

Хоть Дзиппа и чувствовал, что день не принесет ему успокоения, ему все же хотелось, чтобы утро наступило поскорее, ведь за работой забываются и горе, и печаль.

Он задремал ненадолго, а когда открыл глаза, уже начинало светать. Старик поднялся, натянул свои залатанные брюки, надел вязаную шерстяную рубашку, сунул ноги в чувяки и, выйдя на крыльцо, остановился в раздумье. А солнце поднималось все выше, и Дзиппа долго смотрел на восток, алеющий светом зари, потом на село, на крыши домов, выглядывая, кто из соседей уже начал топить.

Зайдя в дом, старик свернул цигарку, подошел к печке и открыл железную дверцу…

Даже в то счастливое довоенное время, когда не надо было ходить по соседям за огнем, в доме Дзиппа печь растапливали без спичек. Дзиппа говорил: «Очаг — это сердце дока, а сердце работает даже тогда, когда человек спит». Буковую чурку бросали в печь, когда та уже догорала, засыпали золой и прикрывали дымоход. Разгреби рано утром золу — и сверкнут золотыми искрами жаркие веселые угольки…

Дзиппа нашел в печи уголек, маленький, величиной с бусинку, вытащил его щепкой и закурил. Старику показалось, что огоньки в печи вот-вот погаснут, затянутся пеплом, и он выдернул из полы своей телогрейки немного ваты, положил на вату уголек и понес его во двор. Набрал в сарае сухой соломы, сунул в нее вату с огнем и стал размахивать руками. Когда солома разгорелась, он поспешил с ней в дом, к печке. «Дым из нашей трубы должен подняться раньше других дымов. — думал старик. — Соседки не должны тревожиться об огне. Пусть идут к нам. Что ни говори, — улыбнулся он про себя, — а в нашем доме все же есть мужчина»…

Во время завтрака Дзиппа решил так: «Скажу-ка я Госка или Маро, чтобы они сходили к Уалинка, позвали ее на уборку кукурузы, а заодно пусть выведают, что же у лих все-таки случилось»…

Вскоре во дворе послышался голос Маро. Дзиппа повернулся к жене:

— Пойди-ка, позови ее сюда.

— Не войдет она в дом так рано, — ответила жена, — постесняется.

— А ты придумай что-нибудь, скажи, что я забелел и хочу ее видеть.

Маро вошла в комнату, остановилась у порога. В руке она держала совок — за огнем пришла.

— Что с тобой, Дзиппа? — спросила она. — Захворал, что ли?

— Увидел тебя и выздоровел, — улыбнулся он, встал, пододвинул гостье стул. — Садись, позавтракай с нами, славную фасоль сварила моя старуха.