Лев Кукуев - Море в ладонях

— Таня!

— Да, Юра, — отозвалась она.

— Я люблю тебя, Таня, — сказал он глухо.

Она поняла, он говорил правду. Юрка самый хороший и добрый парень. И она его любит. Очень. Но сердце умеет любить по-разному. С одним человеком ему хорошо и отрадно, без другого оно способно остановиться, стать каменным, зачерстветь…

— Ты молчишь, — сказал он.

— Юра, пойми меня, дорогой…

Он повернул круто и побежал к общежитию. Она хотела крикнуть и не могла, горло перехватило. Вконец уставшая и разбитая, пришла к себе, чтоб долго еще не уснуть.

Утром у автобусной остановки Таня встретилась с Мишей Уваровым.

— Псих-то этот, знаешь, что отчудил?

— Какой еще псих? — побледнела Таня.

— Я ему: что затеял? А он чемодан в кузов — и на вокзал.

Таня от боли под сердцем закрыла глаза, но тут же схватила Мишу за локти и закричала в лицо:

— Когда?! Когда он уехал?!

— Минут пять назад…

— Что ты наделал, Миша! Парня такого не мог удержать!

Не успел Миша развести руками, как Таня уже бежала к березовой роще, откуда тропинка коротким путем вела к железной дороге. Она бежала и ничего не видела из-за леса. За спиной уже слышен гудок электрички. Встречный товарный заглушил на время приближение пассажирского… Вот уже Таня взбежала на насыпь. Пассажирский стоит. Одна минута стоянки. Каких-то сто пятьдесят, двести метров отделяли ее от последнего вагона, когда состав дрогнул и медленно покатился.

Таня вернулась в рощу, прижалась влажной щекой к березе.

Вот и кончилась юность.

Страсти не остывали и в кулуарах. Совещание представителей партийных, советских и общественных организаций, заинтересованных в судьбе Байнура, открыл кратким вступительным словом Ушаков. Он не сгущал красок в оценке сложившейся обстановки, не собирался и умалять убежденность противников Еловского целлюлозного, не предал анафеме тех, кому в свое время Крупенин с Мокеевым понавесили ярлыки «саботажников» и «пособников». Передал слово Пономареву.

Пономарев тоже был краток. Он заявил, что тревогу за Байнур оправдала картина, повсеместно наблюдаемая там, где работают целлюлозно-бумажные предприятия. Печальный пример того — Онежская губа, захлебнувшаяся в зловонных отбросах Кондопожского бумажного комбината, осудил работу бумажных заводов на притоке Тверцы и живописной Осуге, привел печальный пример с Вычегдой и с загрязнением Ладожского озера промышленными стоками. Заявил, что мог бы еще привести не один пример по стране. Но ясно и без того, что судьба водоемов и рек приобрела на сегодняшний день немаловажное государственное значение и в этом, возможно, основная заслуга «байнурской проблемы». Судьба Байнура — это судьба Каспия и Волги, Невы и Дона…

— …Здесь собрались представители Академии наук, исследовательских институтов Москвы, Сибири и Дальнего Востока, ряда заинтересованных министерств и комитетов, академики, инженеры, строители, проектировщики, представители культуры и искусства, журналисты… Наши ученые вправе предъявить свои требования проектировщикам и строителям, а те, в свою очередь, должны доказательно разъяснить, с чем согласны и несогласны, заверить всех нас — способны или неспособны справиться с предстоящей задачей. Сегодня мы должны выработать единое мнение, взвесить все «за» и «против», войти с конкретными предложениями в ЦК и Совмин…

За Пономаревым выступил директор Бирюсингипробума Ильин. При Мокееве он был главным инженером института, и Мокеев в свое время уговорил его переехать из Ленинграда в Бирюсинск. Бывший директор ценил в Ильине острый ум, работоспособность и смелость в решении трудных проблем, но не терпел самостоятельности…

Что ж, судьба разлучила их. Мокеев где-то в Москве, возле семьи, ожидает «лучших времен», надеется, что Крупенин все-таки не забудет о нем…

Те обвинения, которые выдвигались в адрес Бирюсингипробума и в прежние времена, Ильин не пытался перекладывать со своих плеч и вносить в поминальник по бывшему шефу.

Необходимость строительства целлюлозного на Байнуре он отстаивал, как и раньше. Восемьдесят процентов капиталовложений уже произведено. Он потребовал от ученых научно обоснованные нормы очистки производственных сточных вод. Его личное мнение оставалось прежним: идти путем не усложнения дорогостоящих очистных сооружений, а предельной регенерации сбросов, когда фенол, кислоты и щелок почти полностью уйдут на побочную продукцию.

— …Соорудить на Байнуре уникальные очистные сооружения посильно проектировщикам и строителям, но это потребует значительных непредусмотренных затрат. Уже сейчас многие из заказчиков берут нас за горло: подавай нам такие же очистные сооружения, какие будут в Еловске!

Эти слова вызвали не только оживление в зале, но и аплодисменты тех, чьи симпатии были на стороне заказчиков, эксплуатационников.

Выступающий следом обрушился с ходу на Ильина за «попытку усыпить бдительность участников столь высокого кворума!..

— Байнур — это не какой-нибудь ничего не значащий водоем в народном хозяйстве, с которым можно экспериментировать. Еще недавно годовой улов омуля был выше в четыре, пять раз. Когда пустят завод, поздно будет говорить о несовершенстве очистных сооружений, их доводке до полной и частичной регенерации отходов…

Он исчерпал регламент и так же с жаром закончил, как начал. Он было уже сошел с трибуны, когда зампредседателя госкомитета, той самой «злополучной промышленности», о «вреде» которой в основном и шла речь, мягко остановил его:

— И все же, дорогой Кузьма Петрович, существуют или не существуют в природе хотя бы минимально допустимые нормы отфильтрованных сбросов?

— Лучше не для Байнура!

— А для Байнура?

— Крайне минимальные.

— Тогда назовите их.

— Хорошо! В дополнительной справке.

Как бы то ни было, Платонов сошел с трибуны под аплодисменты доброй половины присутствующих. Отыскал свое место рядом с Ершовым и Дробовым:

— Минимальные?! Ишь чего захотел! Не о них сейчас речь. Подождем…

Затем выступил представитель сейсмологов. В пику ему Головлев.

Начальник строительства говорил больше с болью чем с жаром. Версия о так называемом геологическом разломе не подтверждается, а строительство завода было неоправданно затянуто, зарыты в землю народные деньги. Еловск будет не в каменном, а в деревянном исполнении.

— И это современный промышленный город, в одном из прекраснейших мест природы! — не выдержал Головлев.

Он обвинил Крупенина в том, что, боясь общественного мнения, в угоду некомпетентным заявлениям ряда товарищей, занимающих солидные положения, Крупенин и его ведомство не заняли твердую позицию в решении неотложных вопросов.