Лев Кукуев - Море в ладонях

— Прощайте, — сочла возможным добавить она и вышла.

Казалось, Тамара Степановна дремала на заднем сидении, когда машина мчалась из Солнечногорска в Бирюсинск. Но в мыслях ее возник вдруг Воронин — предшественник Ершова. Знала она Воронина много лет. Он часто бывал у них в институте, читал отрывки из повестей и рассказы, выступал на литературных диспутах и даже, по просьбе ее, Тамары Степановны, негласно шефствовал над школой, где по окончании института она почти год работала пионервожатой.

Потом ее забрали в райком, вскоре выдвинули в горком… Им уже приходилось сталкиваться по ряду служебных вопросов. Она уважала этого человека за простоту и острый ум, доверяла как старшему товарищу, охотно советовалась.

И вот он однажды сказал:

— А знаете, мой милый друг, не испортит ли вас карьера, не засушит?

Она удивилась. Он пояснил:

— Я знал одну даму из так называемых руководящих. На первых порах она была милой, внимательной, деловой. Прошло года три, и ее обуяло собственное величие. Ей стало казаться, что каждое слово ее — это закон, директива. Даже, звоня на квартиру подруге, она начинала с фразы: кто говорит?! Очевидно, и дома вела себя, как в кабинете, — распоряжалась, командовала, давала указания. Все это убило женщину в женщине, сделало ее сухарем, чиновником. Зато, вкусив сладость власти, боясь возвратиться к своей прежней работе на производстве, она лезла из кожи, чтоб доказать начальству свою нужность, незаменимость. В конце концов ее не избрали в Советы. Да и семья, по-моему, у нее распалась…

Тамара Степановна испугалась:

— Неужели и я на нее похожа?

— Да нет, просто к слову пришлось, — успокоил он. — Хотя вижу, вам тоже нравится командовать.

Она покраснела, как первоклашка перед строгим учителем. Минуту назад сама в трубку кричала: директора мне! А директор театра имеет имя и отчество.

— Больше такого не будет! — заявила тогда Воронину. Сама же подумала: не вернуться ли в школу? И учитель не последнее лицо в государстве!

Сидя в машине, вспомнила о Воронине не случайно. Добрая память о том человеке жила до сих пор. В своем доме Тамара Степановна никогда не стремилась к командным постам, не собиралась свивать из мужа веревки… И к людям относилась всегда с должным вниманием, уважением, не ущемляла достоинства их. Правда, не все одинаковы. Один поймет с полуслова, второму нужно внушить… К счастью, она, как правило, не ошибалась в людях. В посторонних не ошибалась, а вот в человеке, с которым прожила столько лет, ошиблась.

По линии Общества советских женщин она собиралась днями лететь в Москву. Дел будет по горло, командировка непродолжительная. Но путь в ЦК для нее не закрыт…

Она возвратилась домой разбитая и усталая. Новая анонимка, отпечатанная на машинке, ожидала ее.

«Если вы сомневаетесь в первом моем письме, — писал тот же «доброжелатель», — то побывайте на прежней квартире Ксении Помяловской. Там живет сейчас небезызвестная вам Варвара Семеновна, бывшая машинистка вашего мужа. Случай с ней фельетона достоин…»

«Что ему надо еще! — возмутилась Тамара Степановна. — Должно быть, этот подлец просто так не оставит меня в покое!»

У нее сильно заныл больной зуб. Это первый и, дай бог, последний, пораженный дуплом. Она лечила его, поставила пломбу. Но залатанное целым не бывает, а вырвать зуб оказалось не так-то просто. Видимо, рвут их в отчаянии, когда в том один выход. Зуб можно пломбировать, а сердце нет. Оно самое ранимое, самое чувствительное…

Как ни пыталась себя успокоить, забыться, а все же пошла к Варваре Семеновне. Не пойти, словно не вырвать больной зуб. Лучше разом, в один день, и отмучиться…

Варвара Семеновна была искренне рада неожиданной гостье. Они знали друг друга более десятка лет. Собственно, кто же посещал старую стенографистку? К ней приходили писатели и ученые, журналисты и аспиранты, студенты-дипломники. Казалось, куда бы больше! Но приходили не для того, чтоб навестить, как добрую знакомую, скоротать с нею время, выпить чашечку кофе. Все просто знали, что лучше, быстрее никто не печатает. Другие брали по двадцать копеек с печатной страницы, а она говорила: сколько заплатите, столько и хватит.

Такие, как Коваль, Платонов, Ершов, платили по двадцать. А какой-нибудь аспирант или Игорь Петровский, что с них возьмешь? Чаще печатали в долг. Расплачивались по гривеннику. Десять страничек весною — пучок редиски, осенью — целых три… Но в деньгах ли дело?! Слова благодарности, сознание того, что ты еще нужен — дороже червонца. А разве плохо быть первым читателем дипломной работы, рассказа, романа? Ей доверяли и это.

От чашки чая с клубничным вареньем Тамара Степановна не отказалась. Пироги с капустой она не ела, не любила и «хворост» — во рту вроде много, а проглотить нечего…

— Варвара Семеновна, дорогая, не тем оказался Виталий Сергеевич, каким я себе представляла его, — сказала Тамара Степановна, отодвинув недопитый чай.

Машинистка тоже отставила чай, удивленно смотрела на гостью.

— Я получила две анонимки. Терпеть не могу анонимок. Но в них сущая правда. До вас ведь в этой квартире жила Помяловская?

Никто этого не скрывал, да и скрыть невозможно. Старая машинистка была сбита с толку. И тут же она поняла, чем вызван визит Ушаковой. Нет, она не желала, чтоб имя ее упоминалось в какой бы там ни было скандальной истории. Ушакова она не боялась и, честно сказать, не любила. И все же не ее это дело — сводить, разводить людей, которые всегда и во всем стояли над ней. Плохим ни разу не вспомнила и бывшую хозяйку этой квартиры. Та не просто уехала в Солнечногорск: добилась, переоформила ордер.

— Да, до меня здесь жила Ксения Петровна.

— И вы не знали, с чьей помощью она получила эту квартиру? — Вопрос был задан, как на суде — прямо, настойчиво.

— Возможно, и муж ваш помог, — согласилась Варвара Семеновна. Лицо ее сразу стало усталым. Худенькие, обтянутые желтой кожей руки легли на стол и медленно отодвинули от себя тоже недопитый чай.

Тамара Степановна поспешила заверить и успокоить:

— Да вы не бойтесь, не бойтесь. Мне и самой все известно. Я честная женщина, и меня возмутило такое поведение мужа. Я никогда не верила анонимкам и вот, выясняется… С каждым днем клубок все больше разматывается…

Губы Варвары Семеновны побелели настолько, что гостья не могла не заметить этого. Минуту назад Ушакова надеялась, что возмущенная и когда-то обиженная машинистка воспользуется возможностью излить свою душу и выскажет все, что знала об Ушакове.

И Варвара Семеновна, действительно, заговорила:

— Стены были и будут всегда молчаливы. Строить догадки, делать выводы на своем отношении к вашему мужу я не могу…