Николай Алфеев - Белые пятна

И вот Костя стоит в палатке, видит всех четверых. Черти! Только перебулгачили всех.

Настя увидела Мосалева:

— Костя, иди сюда, похвали покупку. — Она разложила костюм и, отвечая на вопрошающий Костин взгляд, не удержалась, подмигнула, кивнув головой на Разумова, на Курбатова, и пожала плечами.

Костя похвалил костюм, облегченно вздохнул. Гроза была, он знал. Но она отбушевала, а кедры целы и так же крепки.

— Спрыснули? — спросил он.

— Нет, тебя ждали, — рассмеялся Петренко.

Разумов с треском проигрался, спутал фигуры. Курбатов скомкал счета и выкладки, сунул их под матрац. Равнодушие исчезло. Разумов подошел к Косте:

— Где ты пропадал весь день? Ждали, ждали. Помоги раскупорить. Спрыснем!

Он крепко, с особым выражением в глазах, обнял друга за плечи, а Курбатов толкнул Костю в бок. О чем говорить! Чуткий друг поймет без слов. Таким чутким другом был Костя.

…Поздним вечером Андрюша Ганин увел четверых друзей в свою палатку. Неизвестно, о чем они беседовали. Утром, накормив людей, Настя тихо говорила Лиде:

— Я нарочно не спала, ожидала, когда они вернутся. Я думала, они еще выпьют у Ганина. Вот дуреха-то! Не сообразила простой вещи: ведь Ганин их ругал, всех ругал. Я хоть и не слышала, а знаю, что ругал. Они вошли, Коля зажег свечку, я тихонько раздвинула нашу ширму. А они молчат, раздеваются, и все словно пристыженные. Так мне их жалко стало, Лида! Не рассказать. А потом я подумала: так им и надо, особенно Витьке и Коле! Ведь весь табор перебулгачили: два дня все о них только и говорили, только и думали. Молодец геолог! С каждого спросить умеет. — Немного помолчав, Настя снова зашептала: — Смотри, Лидуха, никому не говори об этом. Ведь товарищ Ганин даже Костю Мосалева не позвал к себе, только их. Понимаешь? Помалкивай.

Смешливая Лидуха все отлично понимала и обещала молчать.

Андрей Ганин, как и многие в экспедиции, терялся в догадках. Исчезни из табора Алешка Петренко или Сизых — их исчезновение никого бы не взволновало. Ребята получили деньги, ушли да и загуляли. И будут гулять на руднике до тех пор, пока не просвищут последнюю сотню. Потом придут с повинной, выслушают вздыхая разнос Лукьянова, поскребут в затылках:

— Оно, конечно, кругом виноватые, вроде больше не будем.

Но при очень странных обстоятельствах из табора исчезли самые уважаемые люди. Многие связывали это событие с бесполезными поисками.

Когда беглецы вернулись, Ганин решительно потребовал объяснений. Однако Курбатов с такой неожиданной суровостью прервал молодого геолога, что тот сразу сообразил, что никакого объяснения не будет. И так же, как Мосалев, не стал настаивать. «Вернулись — это главное», — подумал Андрей и с успокоенным сердцем принялся за прерванную работу.

Предложение Кости Мосалева не выходило из головы Ганина. Андрей считал и пересчитывал возможности экспедиции и все более убеждался, что им необходимо выделить одну, хотя бы и неполную бригаду, чтобы заняться поисками на Медвежьем.

В эти дни в экспедицию прибыло подкрепление: два коллектора-студента. Ганин возликовал. С помощью Виктора он составил новый график и как-то утром поделился с Лукьяновым своими расчетами.

— Слушаю, — сухо проговорил начальник экспедиции и положил на стол расчерченный график Ганина.

Он, не прерывая, слушал Ганина, но как только Андрей заикнулся о Медвежьем, Лукьянов резко остановил его:

— Андрюша, довольно! Все ясно. Ежедневно говорим и спорим на виду у всех… Да мы же не ребята, а руководители титула.

— Григорий Васильевич, я это знаю, знаю…

— Нет уж, выслушайте до конца, — твердо продолжал Лукьянов. — Вы говорите: Медвежий… А если и на Медвежьем пусто? Нет, это несерьезно, Андрей. На Медвежий нужно идти с весны, на этом огромном массиве следует вынуть десятки тысяч кубов наносов! А сколько возьмем мы, выделив крохотный отрядик? Полторы-две тысячи! Не найдем слюды в двух пунктах — два повода к одному самому строгому взысканию мне и вам. Так и знайте.

Вскоре они были в бригаде Мосалева. Лукьянов первым спрыгнул с каменного свала и направился к шурфу, в котором с головой скрылся Дронов: его недавно перевели в бригаду Мосалева по личной просьбе Кости.

Наблюдая за работой шурфовщика, Лукьянов хмурился. «Чертово место! — подумал он. — Хоть эмпайром проходи — так глубоки наносы».

Дронов выкидывал наверх черную разжиженную землю с кусками еще не перегнившего бурелома.

— Ну, Дронов, как? — спросил Лукьянов, глядя вниз.

— Плохо. Глубина… видите какая! И когда это, Григорий Васильевич, люди машину для поисков придумают? Чтобы Ваньку-лом да Маньку-лопату по боку, отслужили, мол, а?

Дронов вдруг изменился в лице и вытянул кверху руки. Лукьянов и Ганин, сообразив, подхватили его, и в самое время: борта шевелились, ползли и внезапно хлынули, на дно земляной жижей. Под ногами земля ощутимо оседала, и скоро правильный квадрат шурфа превратился в большую воронку.

— А, черт! — рассердился Лукьянов. — Что делается! Где Мосалев?

Подбежал запыхавшийся десятник.

— Сколько раз тебе сказано: глубокие шурфы проходить с расшивками! Задавило бы Дронова — что тогда? Под суд захотел десятник?

Мосалев скосил глаза на смущенного шурфовщика и пожал плечами.

— Сейчас я пройду с тобой по всей линии, — продолжал Лукьянов, — и если хоть еще в одном месте увижу такое безобразие, от выговора ты не отвертишься. А вам, Андрей Федорович, я советую не графики новые чертить, а лучше следить за безопасностью на работе. Или, думая о плане, вы забываете, что нужно дорожить человеком? — распекал подчиненных Лукьянов.

Ганин вспыхнул.

— Вы несправедливы к Мосалеву, да и ко мне, — возразил он. — Ведь это единственный случай…

Но Лукьянов, не слушая, отошел, потом поманил к себе Ганина:

— Еще хочу сказать… Вы не попадали в полосу таежных дождей? Нет? Плохо. Попадете — умнее станете. Эти дожди забирали у меня не раз все резервы времени. Поэтому я боюсь, понимаете? Если бы мне дали еще два десятка шурфовщиков и одного геолога — я бы рискнул. А так, когда все в обрез… Нет, нет! Не могу! — решительно заключил Лукьянов.

Оставшись один, Андрей думал и думал. Дни идут за днями, а поиски не дали ничего положительного. «В поисках нет неудач, любой поиск — открытие». Этот излюбленный афоризм Лукьянова ему нравился. Но стоило Ганину прочитать статью в центральной газете о планах третьей пятилетки, и афоризм летел кувырком.

В стране росла авиационная, тяжелая, оборонная промышленность, строились новые заводы, шахты, домны, целые районы с гигантами индустрии. Нужна была слюда. Много слюды. Молодые предприятия слюдяной промышленности не удовлетворяли и сотой доли спроса. Немногочисленные выявленные запасы вырабатывались и таяли как дым. Необходимо их увеличить во много раз.