Эдишер Кипиани - Девятые врата

Огорченный Гогита с трудом заставил себя спуститься со скамейки.

— Гурген, а что такое камин?

— Камин — ну, печка такая… А ты думал — камень? У камина стоял руководитель подполья, как раз в ту минуту, когда ворвались фашисты… А ну, скорей, одна нога здесь, другая — там! А не то бобина уже кончается!

Гогита взял белую круглую металлическую коробку и спустился по лестнице. Вскоре он появился в партере, пробежал, согнувшись, между последним рядом и ложами, чтобы не помешать зрителям (хотя если бы он на цыпочки поднялся — и то бы никому не помешал). Зал был обнесен деревянной оградой. У входа стояла тетя Марго и, раскрыв рот, смотрела на экран. Она и не заметила, как пробежал Гогита.

«Это потому, что я выхожу, — подумал Гогита, — а ну, пусть войдет кто-нибудь, моментально за шиворот схватит».

В саду было много народу — кончилось первое отделение концерта, и публика вышла подышать. Гогита с трудом пробирался между гуляющими. Он, кажется, кого-то толкнул, и только пройдя уже несколько шагов извинился, удивив запоздалой вежливостью совсем другого человека. Мысли его вертелись вокруг фильма и той большой, запертой комнаты. Он пытался представить, что произошло потом.

«На нашего руководителя нашпионил кто-то из членов подполья, — объяснял ему Гурген, — ну, фашисты пришли и убили его… А теперь, через десять лет, эта женщина созвала всех, чтобы выяснить, кто предатель».

«На нашего руководителя?» — удивился Гогита.

«Ну да, они же французские коммунисты…»

«Через десять лет?»

«Конечно! Предатель — всегда предатель!»

«А женщина тоже воевала с немцами?»

«А как же? Что, по-твоему, женщина не человек?!»

«А почему она пряталась в подполье?»

«Чтобы истребить фашистов и чтобы был мир и росли такие карапузы, как ты…»

Гогита почему-то думал, что среди собравшихся в комнате нет изменника.

«Он бы ни за что не пришел, — решил он, но тут же сообразил: — Если бы он не пришел, все бы поняли, что именно он предатель… Нет, он бы, конечно, пришел, вроде ни в чем не виноват».

— Эй, Гогита! — С высокой каменной стены, обвитой плющом, спускался Бондо, ногами он, как слепой, нащупывал опору, руками цеплялся за вьющиеся побеги. Наконец он спрыгнул на землю.

— Я тебе помогу, а ты меня после в кино проведи. Идет? — спросил он, отряхивая штаны.

— Я спешу! — махнул рукой Гогита и быстро пошел дальше.

Бондо — школьный товарищ Гогиты, он все фильмы смотрит здесь, в другие кинотеатры и не ходит. А зачем ему? Живет он тут же, рядом. Перелезет через стену, прильнет к ограде и смотрит себе — хоть до полуночи, если никто не прогонит.

Гогита вышел на людный проспект и повернул направо. Пестрая реклама кондитерской, казалось, заигрывала с мальчиком — гасла и зажигалась, словно подмигивала. К ней присоединились другие рекламы, и Гогита шел, облитый то красным, то зеленым, то оранжевым светом.

У входа в зимний кинотеатр Гогита остановился перед большой цветной афишей. На ней была изображена та самая женщина с длинными ресницами, которая через десять лет собрала всех членов подполья, чтобы найти предателя.

«А может, она сама и есть предательница?» — мелькнуло у Гогиты, и сердце у него радостно сжалось, — угадал!

Тонкий прозрачный воздух всколыхнулся, словно молоко, и откуда-то возникла коварная Эвтибида, которая погубила Спартака и его войско… За то, что он любил Валерию…

Гогита еще раз взглянул на женщину с длинными ресницами, и женщина тоже взглянула на Гогиту, но сразу отвела глаза в сторону.

«Виновата, — твердо решил Гогита, — она одна во всем виновата!..»

Через пять минут Гогита опять появился под афишей с двумя коробками под мышкой. Он крепко прижал их к ребрам и побежал, что было сил.

Фойе и круглые лестницы, поднимающиеся в амфитеатр, напомнили ему об отце. В прошлом году они были здесь на дневном сеансе. Отец сказал: «После «Чапаева» я здесь не был». «Чапаева» он видел давно, когда Гогиты еще не было на свете. У него был билет на ночной сеанс — на два часа ночи! Такое творилось! Последний сеанс кончался на рассвете…

Гогита спешил, боясь как бы у Гургена не кончилась пленка, тогда мальчишки в зале поднимут крик. Гогита сошел с тротуара, чтобы прохожие не задерживали его.

Вдруг ему показалось, что отец вернулся домой. Мама открыла ему дверь, и они обнялись.

«Сегодня у него кончается отпуск!» — вспомнил Гогита, и от волнения у него перехватило дыхание.

«Где ты до сих пор?» — спросила мама.

«А разве ты не знаешь», — улыбнулся отец.

«Знаю, прекрасно знаю». — Мама нахмурилась.

«Нет, Элико, ты ошибаешься… Ты не думай напрасно. Не знаю, кто такую глупость выдумал… Я работал над новым изобретением!»

«Ну и что с того?»

«Мне хотелось быть одному… А дома Гогита мне мешал».

«Что же ты изобрел?» — насмешливо улыбнулась мама.

«О-о, такую замечательную машину! Ты только представь себе — нарисуешь ты на бумаге мяч, положишь в машину — оттуда выскакивает настоящий мяч да еще бутсы в придачу. Или нарисуешь лыжи, положишь в машину — получай готовые… А где Гогита?» — спросил отец и заглянул в комнату.

— Поднимись на тротуар! — прямо над ухом услышал Гогита голос милиционера и почувствовал на плече его руку.

Он вернулся на тротуар, добежал до входной арки и вошел в сад. «Отец, мой отец…»

Неожиданно для самого себя он поставил следующее условие: если он до того момента, как добежит до Гургена, будет повторять про себя только эти слова, отец обязательно вернется, не сегодня — так завтра.

Гогита наклонил голову, чтобы не отвлекаться и не глядеть на духовой оркестр, играющий на веранде, и не видеть никаких знакомых — если такие вдруг встретятся. Он начал свою главную, решающую мысль, состоящую из слов:

«Мой отец…»

Гогита быстро шагал, до него неясно доносились обрывки разговоров между гуляющей публикой.

— Слетал я, поглядел матч и на другой день обратно…

«Мой отец…»

— И хорошая была игра?..

«Мой отец…»

— Гия, не рви цветы! Милиционер оштрафует.

«Мой отец…»

— Ты что, ослеп, на людей натыкаешься! — набросился кто-то на Гогиту.

— Гогита, эй, Гогита!

Это был Бондо.

«Мой отец… мой отец…»

— Гогита, ты оглох! — бежит за ним Бондо, но Гогита боится поднять голову, он только ускоряет шаг.

«Мой… отец…»

— Ты просто не хочешь меня провести! — Бондо схватил его за руку, но Гогита яростно вырвался и побежал.

— Подумаешь, зазнался со своим кино!

«Мой отец… мой отец…»

В будке Гургена Гогита снова взобрался на скамейку и, безмерно счастливый, уставился в окошечко — он выполнил свое условие, и отец обязательно вернется, сегодня или завтра…

— Где ты был столько времени? — Гурген казался рассерженным.