Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Один из Найманов благодаря щедрым тратам и неустанным стараниям стал волостным правителем, родственников своих поставил биями и аульными правителями. Таким образом, все дела рода перешли в их руки. Они снискали расположение наместников белого царя.

Биремджан-аксакал очутился лицом к лицу с новым врагом.

До последнего времени он ограничивался проклятьями, но после смерти Байтюры, невзирая на старость и слепоту, ринулся в гущу борьбы.

Он старался не для себя, а хотел во что бы то ни стало провести на место Байтюры Сарсембая, так как был уверен, что тот окажется полезным для общества. В случае удачи он мечтал поодиночке снять аулнаев, взяточников-биев и заменить их честными людьми.

Старик знал, что если Арсланбай отнимет у Калтая невесту, то с Кара-Айгырами начнется вражда, поэтому он так бранил джигита. Это было большой поддержкой для Сарсембая.

После отъезда Арсланбая Биремджан и Сарсембай беседовали до глубокой ночи. Наутро, как ни хотел старик ехать, его опять не отпустили.

— Сегодня приедет сват. Нужно посоветоваться с вами, а не то положение у нас будет незавидное, — сказал хозяин.

В компанию к ним пригласили из Танабуга бая Ирджана, из Кзыл-Корта — Ахмета. Оба они были баями обиженных Найманами родов, у них были отняты лучшие джайляу, в то же время они приходились Сарманам не то сватами, не то билькода [71] Билькода — если сватовство происходит условно, до рождения ребенка, родители называются билькода. . В случае избрания Сарсембая волостным управителем они должны были стать биями и аулнаями.

Закололи жирных ярок, подали много кумыса. Байбича, зная ценность гостей, подала особо изысканное угощение — коурдак [72] Коурдак — особое кушанье из мяса. и копченую почку.

Наполнив желудки жирным мясом, напившись до опьянения кумысом, старейшины провели целый день за совещанием.

Отчетливо выяснилось следующее.

Сарманы, Танабуга, Кзыл-Корт, Кара-Айгыр безусловно на их стороне.

Найманы, Дюрткара стоят во главе противников. После возвращения дочери Янгырбая его сваты Кипчаки тоже будут их защищать.

Кроме перечисленных, имелись на этой территории отдельные мелкие аулы, части разных родов.

В выборах участвуют не все, а только аулнаи, бии, аксакалы, баи, и все же эти осколки разных родов, несмотря на бедность, составят около тридцати голосов.

Главная задача заключалась в том, чтобы сохранить единство четырех крупных родов и перетянуть на свою сторону колеблющихся.

Чем перетянуть?

— Найманы потеряли уважение народа, — снова повторил аксакал.

Но опытный Сарсембай понимал, что этого для победы мало. Он помнил похвальбу Рокии: «Понадобится — дадим скот, понадобится — дадим девушку, понадобится — добьемся высылки, но поставим на своем!»

Всего этого Биремджану сказать прямо было нельзя. Он уклончиво ответил старику:

— Душа наша чиста, намерения наши благие, создатель должен помочь нам. Но разве и мы сами не должны приложить усилие?

Старик уехал после полудня.

Снова ели мясо, пили кумыс. Долго тянулась беседа. Сват Сарсембая прикинул, кому и какие подарки нужно будет сделать перед выборами, кто сколько сможет на это ассигновать средств. Потребуется не менее ста голов скота, десяти тысяч рублей. Если половину этого возьмет на себя Сарсембай, другую половину возьмут остальные.

Сарсембай не был сильно удивлен. По опыту Байтюры и всех остальных он прекрасно знал, что предвыборные траты полностью окупались впоследствии.

Выработав план действий, гости сели на коней и под разными предлогами поехали в джайляу колеблющихся родов. Проводив их, Сарсембай вошел в белую юрту к байбиче.

— Говорят, скот в городе в цене. Предстоит свадьба Карлыгач. Она потребует расходов. Старейшины хотят выбрать меня волостным правителем. Это тоже не обойдется без расходов. Что скажешь, если продадим голов двадцать лошадей, волов?

Алтын-Чач разбиралась в этих делах не хуже мужа. Без лишних слов она согласилась:

— Послезавтра в городе базарный день. Если думаешь ехать, пошли Джолконбая за «отцом конских пастухов».

Сарсембай, не трогаясь с места, крикнул батрака и приказал ему ехать в табун, а сам верхом отправился в джайляу Таш-Тюбе. Нужно было кое с кем переговорить о свадебных и предвыборных хлопотах, кое-что передать.

Карлыгач-Слу, понимая, что этими таинственными разговорами решается и ее судьба, хотела открыто поговорить с отцом, но не могла улучить подходящую минуту. Беседовать же с матерью не имело смысла, да и сама она, кажется, избегала этого.

Карлыгач-Слу чувствовала себя так, как, вероятно, чувствуют себя жители городов, расположенных у подножия вулканов, при первых подземных толчках. Где-то что-то творится, что-то готовится, надвигается какая-то черная опасность. Что будет? Сможет ли она спастись? Или принесут ее в жертву? В тревоге провела девушка ночь.

Сон или явь? Непонятно.

Кого-то ожесточенно бьют. Избиваемый кричит благим матом. Его бьют, он снова кричит.

Девушка испуганно раскрыла глаза.

Ясный, светлый день. Кошма юрты откинута. Тютюнлык открыт. Лучи солнца играют на бархатном ковре. Но вопли не прекращаются.

Карлыгач-Слу поспешно встала, торопливо расчесала волосы, чуть-чуть насурьмила ресницы, надела новое алое платье, обулась в узкие сапожки и вышла из юрты.

Позади большой юрты, около стальных плугов, косилок, жнеек, толпилось множество ребят, женщин в белых покрывалах и мужчин в малахаях.

В центре Сарсембай, рядом Керим, «отец конских пастухов», байбича и еще кто-то. Муж Айбалы и длинноволосый джигит хлещут кого-то плеткой, приговаривая:

— Что рассказал? Зачем ездил к Янгырбаю? Сознавайся, да будет проклят твой отец!

Девушка бросилась туда и увидела:

Со скрученными назад руками, в разорванном бешмете, с окровавленным, измазанным в глине лицом лежит Джолконбай. Длинноволосый джигит не переставая наносит удары, батрак силится высвободить руки, прикрыть измученное тело, но это ему не удается, и он продолжает вопить.

— Отец, что случилось? — Девушка схватила отца за руку.

Избитый посмотрел на девушку залитыми кровью глазами, словно умолял о помощи.

Изловчившись, он выгнулся, спиной оттолкнул джигита и вскочил на ноги.

— Убить хотите? — И кинулся бежать.

Но не успел. Сарсембай пинком свалил его:

— Проклятый! Ешь мою пищу, пьешь мой кумыс, а им доносишь! Да будет проклят твой отец! — крикнул он и стал топтать его ногами, стегать плетью по лицу и голове. Обычно сдержанный, Сарсембай в минуту гнева не помнил себя.

Батрака избили жестоко, но он так ни в чем и не сознался, а только продолжал вопить.