Роман Ругин - Ранний ледостав

— Да ну, что ты, в самом деле, Арсин, — смутилась она. — Нормальная я. Просто видишь, как все получилось… А теперь мысли в голове все перепутались, как сети, которые скользкий налим в тугой узел закрутил… — Она опять смахнула слезы. — Это какой-то нечистый меня малость ума лишил. Не бойся, Арсин, не буду больше так, не обижайся.

Они еще долго говорили в эту ночь. Трудно — словно длинную трехстенную муксуновую сеть ставили. И уж под утро порешили, что Таясь сходит к вдове Окуль, у которой прошлой осенью провалился под лед муж. Уже после этого несчастного случая, в Месяц Ветров, родила Окуль сыновей-близнецов. Четверо у нее стало. Нелегко ей, бедной, с такой артелью управляться. Так может, отдаст им одного сына? И Окуль полегче, и у них в доме детские ножки топотать будут… Может, согласится?

К несказанной радости, Окуль уступила горячим просьбам Арсина и Таясь…

Вот эта-то пора их с Таясь жизни и вспомнилась Арсину, склонившемуся над олененком, которого родная мать отказалась признать своим.

— Ну, что ж с тобой поделаешь? — сказал он, вставая с сугроба. — Донесу, так и быть, в последний раз до избушки. А завтра, думаю, сам ножками затопаешь. — Арсин опять завернул олененка в брезентовый плащ и, взяв на руки, понес к зимовью.

У дверей постоял немного, решая: оставлять или не оставлять олененка на улице. Решил не оставлять — занес его в дом. Олененок обрадовался теплу, затопал копытцами. Арсин тем временем сходил к мерину, стряхнул с него снежную пыль и пошел к стожку сена. Кинул Бурану целую охапку, принес с протоки воды, напоил его.

Вот теперь можно было позаботиться и о себе самом. Он натопил печку, вскипятил чайник, съел положенные по норме две сушки. Одна досталась и Акару. От чая разлилось по всему телу приятное тепло, даже на пустой желудок неумолимо клонило в сон.

«Вроде, пока все нормально, — сказал себе Арсин, устраиваясь на нарах. — Стадо на месте. Помощников своих накормил. Можно и полежать немного, а дальше — видно будет… Хорошо бы, конечно, вздремнуть… Поспать бы, сил поднабраться. Сон в моем положении — дороже золота…»

Под монотонное посвистывание и завывание ветра, уже значительно ослабевшего, Арсин крепко уснул и очнулся только к следующему утру.

Прислушался. Тихо было на улице, не шумел больше ветер. Лучи рано встающего теперь солнца слабо посверкивали на покрывшемся тонким ледком стекле оконца. Посапывал на полу олененок, свернувшийся комочком на теплой шкуре.

Арсин обулся, вышел за порог. Небо — словно голубая гладь Оби во время полного штиля, и ни единого на нем облачка. Воздух прозрачен, переполнен весь какой-то духмяной свежестью, какая бывает только весной, в период пробуждения природы. Он вдохнул полной грудью, прислушался к звукам природы. Где-то невдалеке, скрипуче издавая свое «ха-пев, ха-пев» пересмеивались куропатки, радовались установившейся хорошей погоде.

— Эх, ружья нет! — подосадовал Арсин, почесывая висок. — Сейчас бы, с ружьем-то, вмиг бы на варево себе добыл. Да только кто знал, что на столько дней придется к острову привязаться?

Потом он услышал трубные крики лебедей, донесшиеся со стороны озера.

«Да-а, — подумал Арсин, — постоит такая погода — гуси, утки как из мешка повалятся. Задержал их ветер на три дня, теперь нагонять станут… Эх! Пропала нынче у меня охота!»

Он еще постоял у крыльца избушки, радуясь чудесному весеннему утру. Потом спохватился: дела не ждали. Сначала напоил мерина, задал ему сена. Потом настала очередь олененка. Накормив его, Арсин позавтракал и сам — кружка чая из чаги и две положенные ему сушки — и пошел в обход по острову. Отелившихся важенок еще прибавилось — в двух местах он застал мамаш, вовсю облизывавших только что появившихся на свет детенышей. Теперь Арсин за приплод особо не беспокоился: пурга — самый страшный враг для стельных важенок — миновала. Пришедшее с утром весеннее тепло мощно и напористо заливало окрестности.

Самое главное сейчас — чтобы у отелившихся важенок было в достатке полноценного корма. Только вот откуда ему здесь взяться, этому корму? Ягель они съели подчистую, от прошлогодней травы остались одни корешки. Только кора молодого тала…

Но обходя остров, Арсин обнаружил, что и стволы талов обглоданы теперь до того самого уровня, до которого только могли достать олени. Обнаружил он также, что стадо опять пришло в движение в поисках корма. А этого сейчас никак нельзя было допускать: кормящие важенки моментально сбросят жир, отощают и вконец обессилеют. Оленям сейчас нужен был только покой, покой и корм — у важенок должно быть достаточно молока, чтобы телята окончательно встали на ноги.

«Что же делать, — упорно размышлял Арсин, — что еще придумать, чтобы спасти стало?» Теперь он должен был полагаться только на себя: на пастухов он уже не рассчитывал, а люди из селений могли подъехать сюда только после ледохода. И хотя он видел, что разлившиеся забереги сегодня еще туже сжали ледяную грудь реки, когда тронется лед по-прежнему было неясно.

Стоя у своей разрушенной изгороди, Арсин обнаружил, что олени ободрали всю кору и с поперечных привязанных жердей, и с тех, что он бросал на землю, когда делал в корале проходы. И тут его осенило:

— До чего ж я глупый, семь мудрецов старины! — пробормотал он, хлопнув себя по бедрам. — Как же я раньше-то не догадался! Ведь олени объедают кору только внизу, в нижней части дерева. А верх-то нетронутый остается. Вот глупый! Кой, сколько там корма!

И Арсин с ходу принялся рубить таловые жерди, выбирая те, у которых стволы были потоньше. Начал он горячо, но хотя работа и не была тяжелой — на тонкомерное дерево требовался один, самое большее два взмаха — тем не менее Арсин, сидевший все эти дни впроголодь, начал быстро уставать; он часто останавливался, перекуривал и с удовольствием наблюдал, как следом за ним шли важенки и тут же жадно накидывались на кору.

Врубаясь в таловые кущи, Арсин прикинул в уме, что каждому животному, чтобы мало-мальски наесться, нужно не менее четырех-пяти деревьев в день. Вот из этого-то расчета он теперь и валил тал.

Из этого расчета… Это только сказать легко, а сделать… Он, конечно, быстро вспотел в малице и, скинув ее, продолжал орудовать топором в одной рубахе. А когда решил, что тала нарублено достаточно, и, утирая пот, отложил топор в сторону, солнце уже подходило к полудню. Грело жарко, как раскаленная печка — словно наверстывало те дни, что были отобраны у него неистово бушевавшей пургой.

Снег понемногу начал оттаивать, в лунках заблестели капельки воды. Как ни крепок был наст, образовавшийся за эти дни, но и он под необычно жарким солнцем терял свою прочность, рассыпался, как олений мех во время линьки.