Роман Ругин - Ранний ледостав

«Пожалуй, — подумал он, — к вечеру спадет ветер. Куда ж больше? Три дня подряд шалит, пора и успокоиться».

Арсин неспешно шел обрывистым берегом острова. Теперь уже можно было спокойно изучать следы, оставленные оленями. Он лишний раз убедился, что животные, ища ягель, перепахали весь хвойный участок, подобрали даже бородатый лишай на стволах елей; понятно, почему теперь стадо почти полностью перекочевало на тальниковый мыс, где, наверное, не осталось уже и травинки — только кора молодого тальника…

Там, где Арсин нашел прошлой ночью погибающего олененка, стояла знакомая белолобая важенка, упорно принюхивалась к месту, где оставила детеныша.

— Ах, так это ты, значит, мамаша-то? — обрадовался Арсин. — Нашлась, выходит. Нехорошо, нехорошо свое дите бросать. Ладно, не волнуйся, в надежном месте твой младенец. Приведу потом к тебе, дай только остров обойти.

Пока Арсин добрался до тальникового мыса, он насчитал еще десятка два отелившихся важенок — одни кормили, другие нежно вылизывали малышей.

Стадо он нашел там, где и рассчитывал, — не обнаружив лучшего корма, важенки вовсю глодали кору талов. Рядом с ними резвились уже окрепшие телята. Их было здесь, наверное, не меньше сотни.

Арсин дошел до самого конца мыса и остановился передохнуть у вчерашней коряги; ее толстые, похожие на оленьи рога отростки уже почти скрылись под водой. Здесь, на оголовке мыса, оставался теперь всего один невысокий обрывистый уступ. По многочисленным следам Арсин сразу понял, что олени то и дело подходят здесь к самой воде, долго топчутся на месте, очевидно, изучая обстановку; о том же говорили и комочки оленьего помета.

«Так, так, — подумал Арсин, сравнивая со вчерашним уровень воды, покрывшей коренной лед. — Пожалуй, дня три до ледохода осталось. Ну, если только чуть больше — шибко нынче зима бесснежной была. Крепко настыл лед».

Обратно он возвращался другим берегом. И убедился, что олени нигде не пытались покинуть остров — видно, почувствовали, как это теперь нелегко. Вполне довольный результатами своего обхода, он направился к избушке. И опять наткнулся на белолобую важенку, топтавшуюся у своей родильной ямы.

— Ах ты, чуть не забыл про тебя. Ну что, бедняжка, все ждешь? — жалостливо сказал ей Арсин. — Погоди еще чуток. Сейчас только до избушки дойду, и тут же твое дитя в целости и сохранности доставлю. Не горюй, все у тебя в порядке!

И Арсин заторопился, опасаясь, как бы важенке не надоело вдруг стоять у ямы. Иди, ищи ее тогда по всему острову…

Чтобы не застудить олененка после теплой избы, Арсин закутал его в свой брезентовый плащ и заторопился назад, к белолобой важенке. Завидев ее, он освободил теленка и, держа его осторожно двумя руками, попытался подсунуть к ней поближе. Но белолобая осмотрительно отбежала в сторону. Сколько ни ждал Арсин, она при нем так и не решилась подойти к олененку. Тогда он поставил малыша на дно той ямы, в которой он появился на свет, а сам отошел, чтобы не мешать. Белолобая тут же направилась к детенышу, но когда приблизилась настолько, что уже могла бы лизнуть его, вдруг застыла, начала подозрительно принюхиваться, брезгливо шевеля ноздрями. Видно было, что запах малыша ей не нравится; она обошла свое чадо кругом, осторожно, даже с опаской потянулась к его мордочке, и когда малыш, повинуясь врожденному инстинкту, попытался сунуться под нее, достать до вымени, важенка, вся передернувшись, медленно, не оглядываясь, пошла прочь, словно это был не ее детеныш, и вдруг, звеня боталом, побежала рысью к тальниковому мысу.

«Дела-а, — сказал себе Арсин. — Не признала. Почуяла запах человека — и не признала. Верно пастухи говорят — нельзя трогать только что принесенного олененка. Тронешь — для матери он чужим станет. Раз нет у него на губах запаха ее молока — пиши пропало… Значит, и эта теперь не примет».

Арсин вернулся к яме, присел на крутолобый сугроб.

— Что же поделать, бедненький, — вздохнул он. — Не признала тебя мать. Видно, сиротинушкой останешься. Ну ничего, я тебе пропасть не дам. Поставлю на ноги. Как ветер будешь по тайге бегать… Только посиди пока в яме, ноги поразомни, к холоду попривыкни. А я тем временем покурю, подумаю. Ладно?

Олененок, медленно переступая ножками, принялся обследовать яму, водить носом над землей, как большой — будто искал себе корм.

Пуская струи табачного дыма, которые мгновенно уносило порывами ветра, Арсин опять перенесся мыслями к своей Таясь.

«Кой! — думал он. — Какова жизнь! Сложная до чего! У каждого существа — свой закон. Это же надо — не признать родное дитя! Эх, как бы радовалась моя Таясь, если бы у нас ребенок родился. — Арсин стиснул руки с такой силой, что хрустнули пальцы, вздохнул, — И за что только бог наказал ее? Самого большого счастья лишил — иметь собственного ребенка… Да, видно, шибко много гадостей наделала тогда болезнь — ну, та, что после родов у нее приключилась. Так мне врачи толковали… Не врали же… Бывает, мол, такое после преждевременных родов… И родственница одна дальняя так же потом сказала, слово в слово. Женщина, мол, иногда как засохший кедр становится, плодоносить перестает…»

Услышав вдруг хорканье малыша, Арсин взглянул на него — олененок пытался закинуть ножку за небольшой выступ, выкарабкаться из ямы.

— Кой, кой! — засмеялся Арсин. — Какой шустрый! Уже и тесно ему там стало. На простор рвется. Рановато тебе еще, ноги вначале силой налей. А то что это — не ноги, соломинки…

Разговаривая сейчас с теленком, Арсин вдруг пожалел, что нет здесь Таясь. Вот уж у кого особая нежность ко всем малышам на свете! Она бы этого заморыша даже лучше матери-важенки приласкала и выходила. А все, наверно, от того, что своего ребеночка бог не дал…

Едва подумал он о нерастраченном материнском сердце жены, как тут же вспомнилась ему еще одна страница их с Таясь жизни.

Они оба ждали все эти годы ребенка, но разве ж можно сравнить его ожидание с ожиданием Таясь! Седовласые бабушки и пожилые женщины старались при случае утешить Арсина, успокоить — не надо, мол, хоронить надежду, не все еще потеряно. И приводили ему случаи, когда женщины рожали впервые и на пятом, и на седьмом году замужества…

«А уж на тринадцатом-то году, — твердо обещали они, — если бог против вас зла не держит — обязательно наградит ребенком! И обязательно сыном! Тринадцатый год — он особенный…»

Арсин, простая душа, конечно же, верил этим байкам так же искрение, как верила им и его Таясь; он знал, что она то и дело ходит к бабкам, к многодетным матерям, а потом истово выполняет все их советы…

Как-то зимним вечером, это было на десятом году их совместной жизни, Арсин увидел рядом со своим домом богатую упряжку. Месяц его не было дома — охотился в тайге, и, кажется, в первый раз за все эти десять лет не выбежала навстречу ему Таясь. Уже это удивило его и встревожило — ведь раньше Таясь оказывалась на крыльце, едва заслышав на улице голос его охотничьей лайки. Но еще удивительнее было то, что на этот раз была даже заперта изнутри дверь. Он забарабанил в нее; на стук вышла в сенки Таясь, но дверь так и не открыла, сказала только, будто так и положено было встречать мужа: