Роман Ругин - Ранний ледостав

— Обожди немного, Арсин, сейчас заканчиваем.

— Что заканчиваем? — в полном недоумении спросил он.

— Потом тебе все объясню…

Теряясь в догадках, он отошел от двери и удивленно посмотрел на окна, только теперь обнаружив, что в них нет света. Ну что ж, подождать, так подождать… Чтобы не терять времени зря, он пошел к своей охотничьей нарте, которую вместе с собакой тащил несколько десятков верст с верховьев таежной речки Шобам-Ёхан, начал распаковывать снаряжение и добычу…

Он еще не закончил развязывать поклажу на своей нарточке, как со скрипом растворилась дверь и к нему в одной легкой ягушке выскочила Таясь.

— Замерз, наверное, да? — прижалась она к Арсину. — Ты не подумай чего, просто не могла я тебя сразу пустить. Ты стучишь, а она дело свое еще не закончила…

— Кто она? Какое дело? — ничего не понимал Арсин.

— Овлэх Вош Ун Нэ у нас, вот кто. Старшая женщина из селенья Овлэх…

И только тут Арсин понял все. Овлэх Вош Ун Нэ была известная всей округе шаманка, пользовавшаяся особым уважением у женщин, считавших, что она лучше любого врача разбирается в их женских недугах, а уж про иные деликатные проблемы — и говорить нечего… Вот и Таясь, в отсутствие мужа, решилась испробовать последнее средство: пригласила шаманку на камлание, чтобы та упросила духов помочь ей стать матерью…

Арсин не стал упрекать жену — ведь не только Таясь, но и ему самому не хватало для полного счастья детей… А когда он услышал, что по предположениям Овлэх Вош Ун Нэ беременность должна наступить на тринадцатом году их жизни, он вместе с женой без всяких сомнений поверил в это предсказание. И даже распорядился на радостях, чтобы Таясь как следует отблагодарила гостью за такую добрую весть. Больше того, тут же сам сходил в амбарчик, чего никогда раньше не делал, принес для предсказательницы редкой красоты лисицу-крестовку…

Годы, словно облака исчезающие на небе, летели один за одним, грея сердце Таясь и Арсина ожиданием обещанного срока.

И вот однажды засияла в глазах Таясь, подобно внезапно выглянувшему из-за туч солнцу, долгожданная радость. Она прижалась к нему и, не скрывая своего счастья, сказала на ухо:

— Кажется, сбылось предсказание…

— Да?! — обрадовался Арсин, но вспомнив, как часто обманывала их надежда, спросил: — А как ты узнала?

— Ну, уже… — замялась она. — Недели две прошло уже… По срокам бы пора, а у меня, кажется, совсем прекратились…

— Что прекратилось? — опять переспросил Арсин, невольно заражаясь ее счастливой верой.

Она ему объяснила, как могла. И тут наконец до него дошло, что на этот раз все похоже на правду, что предсказание шаманки и впрямь сбывается. Он схватил жену на руки, жарко, как в юности, целуя ее, закружил по комнате.

— Наконец-то! — кричал он от радости. — Пумасипа, Кур Кут Ики! Спасибо, Бог Жизни! Услышал-таки нашу молитву… Ох, какой я счастливый, Таясь! — Он еще крепче обнял жену, но вдруг осторожно разжал руки, спросил с тревогой: — А я так не причиню тебе вреда? Худо не будет?!

Таясь только улыбнулась в ответ счастливой улыбкой.

Но радость их вскоре и угасла, как, бывает, угасает с первым же ударом мороза едва появившийся весной ручеек… Примерно через неделю задержка у Таясь кончилась, и она поняла, что не будет у нее ребенка и на этот раз, и, похоже, теперь уже никогда не будет…

Арсин еще не видел жену такой тихой, такой подавленной, безразличной ко всему на свете. Она вдруг словно утратила интерес к самой жизни. В постель теперь ложилась как мертвая — ляжет и лежит неподвижно, даже дыхания не слышно. Но, как случайно обнаружил Арсин, ночами она не спала, ворочалась с бока на бок, тяжело вздыхала: видно, все время думала о чем-то…

Так продолжалось, наверное, дней десять, а потом Таясь снова очнулась от своего забытья. Однажды вечером она легла в постель много позже обычного и, убедившись, что Арсин еще не спит, долго ворочалась, будто лежала на колючих еловых лапах, покряхтывала, тяжело вздыхала и вдруг, не поворачиваясь к нему, сказала каким-то чужим голосом:

— Не спишь, Арсин? Все поговорить с тобой хочу — как дальше-то жить будем?

Сердце его сжалось от той муки, которую услышал он за этими словами, муки, которую носила она в себе все эти дни. Но спросил бодро, делая вид, что не понимает, о чем она.

— Что значит как? — и успокаивающе положил ей на плечо руку. — Как жили, так и будем жить…

— Ты же знаешь, Арсин, про что я… Как мы без ребеночка-то жить будем?

— А-а, — протянул Арсин, выгадывая время. — Вот ты о чем…

— Да, Арсин, да. Об этом. О том, сможем ли мы прожить без ребенка! — Она откинула теплую ягушку, придвинулась ближе и, оперевшись на локоть, пристально посмотрела ему в лицо, на которое падали тусклые отблески печного огня, — Таясь любила натопить на ночь как следует. — Я понимаю, Арсин, конечно, трудно говорить об этом… Ты ведь прекрасно знаешь, что я, я во всем виновата. Ты ничего не скажешь, но я ж не безмозглая, я ведь нутром чувствую, как тебе ребенка хочется. Да и не слепая я, вижу, когда приходим к подруге моей Уят Нэ, как у тебя сразу при взгляде на ребятишек глаза загораются. Словно солнцем вспыхивают. Вспыхнут, а потом черная темь, как туча, на глаза твои набежит… Только я это вижу и только я знаю, отчего так… — Она горестно вздохнула и быстро провела рукой по глазам. — Знал бы ты, какая зависть меня охватывает, когда ты ее ребенка берешь на руки… Ох как бы я хотела, чтобы это был мой ребенок! Мой и твой, Арсин. Как я просила ребеночка у Куркут Ики — Бога Жизни, как просила! — Она еле сдерживала рыдания, и Арсин попытался успокоить ее.

— Что ты, Таясь? Зачем так говоришь, зачем бередишь себе душу?

— Так и говорю, как думаю, Арсин. Я же знаю, ты хоть и не скажешь сам, не упрекнешь меня, но мне-то от этого не легче. Ведь дом без детских голосов — все равно, что дерево, лишенное корней. Все равно раньше времени засохнет… В общем, я надумала…

— Что ты еще там надумала?

— Не надо так, Арсин. Я долго о том размышляла — не одну пару кисов за это время смастерить бы можно, не одну малицу сшить…

Она вдруг отвернулась от него, вновь накрылась ягушкой, сказала еле слышно:

— Может, тебе оставить меня, Арсин?

— Как оставить? Не пойму что-то, — растерялся он. — Зачем?

— Ну… другую возьмешь. Которая родить сможет.

— Да ты что, Таясь? Ты в своем уме?

— А что тут такого? А то еще одну жену в дом приведи. Вой старик Митри — до сих пор двух жен имеет. Одна — старуха, от которой нет у него детей. И вторая, молодая — от этой два сына, как богатыри растут.

— Ты хоть думаешь, что говоришь, Таясь? Нет, что-то с тобой совсем неладно… Я уже не тот молоденький Арсин, как когда-то, но клятвы нашей у старого кедра не позабыл! — Он поднялся, зажег лампу на столе, присел у постели на корточках. Погладил волосы, с состраданием вглядываясь в ее лицо.