Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

— О, вы — наши спасители.

Ко мне заявились местный ксендз и староста.

— У нас свадьба. Не откажите быть гостем.

Что ж, придется пойти, нельзя ведь обидеть. Я побрился, надраил сапоги, и мы с Сахновым пошли. В подарок молодоженам понесли сахару и чаю, другого у нас, увы, ничего не было. Первой нам встретилась пани Марта. Я ей обрадовался. Она по-матерински чмокнула меня в щеку.

— О, милый юноша, очень приятно, что вы пришли.

Новобрачные в свадебных одеяниях. Стоят под елкой, украшенной разноцветными свечами. Меня, как почетного гостя, усадили рядом с ксендзом. Сахнов, который взял с собой автомат (на всякий случай), встал позади меня и посоветовал пить мало.

Среди молодежи был и сын нашего хозяина, тот самый тип, которого я невзлюбил.

Свадьба. Танцуют, поют. Пьют мало.

Пани Марта, ткнув пальчиком на звезду у меня на шапке, громко сказала:

— Эти люди спасли поляков и Польшу от фашистского ига. Надо выпить за них.

Я не пил ни капельки. Пани Марта не дала мне скучать.

— Я вернусь скоро в Варшаву. Надо создавать новую Польшу. О, я сегодня так счастлива!..

Мы танцевали с пани Мартой.

Расходились под утро. Староста вызвался проводить меня. Он слегка под хмельком, что-то без умолку говорит. А у дома своего стал зазывать нас в гости:

— Хоть на минуточку, пан офицер, прошу вас. Выпьем по стаканчику и разойдемся.

Он так просил меня, так умолял, что даже Сахнов поддержал его: надо, мол, зайти, уважить старосту.

Мы и впрямь выпили по стопочке, закусили мясом, поблагодарили и вышли.

Дошли с Сахновым до дому. Уже было совсем светло.

И тут меня вдруг скрутило. Такое началось: в желудке рези, голова раскалывается. Места себе не найду, того и гляди, богу душу отдам.

— Сахнов, позови Мушега.

Юзеф, его жена и мой связной суетятся. Я то прихожу в себя, то теряю сознание. Как в тумане, вижу испуганное лицо Мушега.

— Мацун поищи, Мушег, мацун [13] Мацун — кислое молоко. …

Все мои ребята собрались в комнате. Слышу вдруг крик Сахнова:

— Староста его отравил! Поймать негодяя!

Мушег трясет меня за плечи:

— Открой рот, пей мацун! Пей, пей!

Я начал пить. Вспомнил-таки испытанное средство. У нас в горах при отравлении только тем и спасаются.

Я пью, меня рвет. Уложили на санях. Перед глазами пламя.

Передо мной только белая дорога да ноги моей лошади.

Открываю глаза в медсанбате и вижу — наш генерал. Ходит взад и вперед по веранде. Вдруг слышу его голос:

— Умер?

Туман. Меня мутит. И все куда-то исчезает…

Только через три дня я встал на ноги. Шура кладет мне на лоб примочки.

— Кислое молоко тебя спасло. По свадьбам да по гостям ходишь, забыл, что вокруг враги…

Она говорит, а я с нежностью смотрю ей в глаза. Испуг и тревога сделали ее незащищенной, словно она маленькая. До чего же я, оказывается, люблю ее!.. Глупец!.. Я глажу ее дрожащую руку, а она спрашивает:

— Что это там за артистка объявилась?

Я продолжаю гладить ей руку. Рука дрожит все сильней и сильней…

Я выздоровел и вернулся в роту.

«Гостеприимный» пан вместе с улыбчивым его сынком сбежали. Самое ужасное, что нашли зарезанной в постели пани Марту.

Я получил приказ выступать.

Юзеф и его жена со слезами провожали нас. Юзеф сказал на прощание:

— Пан офицер, не обижайтесь на поляков и Польшу. Вас отравили враги поляков. Вспоминайте Польшу добром!..

Сегодня четвертое декабря. Через двадцать четыре дня мне исполнится двадцать один год. Записи мои отравлены.

Мы уже в сорок первом году заявляли: «Уничтожим Гитлера в его же логове». В глубине души верили в это твердо.

И вот настало время.

Мы держим путь на северо-запад, в Восточную Пруссию, на Кенигсберг. И холода тоже подгоняют нас. Вокруг разрушенные поселения.

Неожиданно с холмов ударили немцы. Пока мы опомнились, некоторых из наших уже убило. Я ввел в действие свои минометы и остановил огонь противника. Тем временем полевые пушки пришли нам на помощь. Приказал Сахнову соорудить мне удобный наблюдательный пункт.

— Зачем? — нехотя отмахнулся он. — Мы же сейчас двинем дальше?

— Едва ли это будет так скоро, — возразил я. — Ведь за этими холмами Германия. Тут бои могут затянуться.

Сахнов сорвал с головы ушанку и подбросил ее в небо:

— Уже? Уже Германия?!

Наверно, именно так, увидев очертания берегов Америки, радовались моряки Колумба.

Сахнов выдал автоматную очередь по Германии. Я засмеялся:

— Думаешь, твой огонь достиг цели? Надень шапку, Сахнов, простудишься. А голова твоя еще нужна Родине.

Что это за радость так полнит наши сердца?! Мы и впрямь на пороге обиталища противника! Неужто это так — и перед нами Германия, логово врага?

Да, да! Оно самое! Гнездовье врага. Его логово!

Мы не единственные и не первые вошли в Восточную Пруссию. Еще восемнадцатого октября наши советские войска вступили на эту землю.

Вот оно — гнездо фашизма.

Передо мной небольшая речка, ее крутой берег, и дальше равнинная Германия. Вон на снегу поваленное, рассеченное надвое дерево. Чуть поодаль — кирпичная ограда, за ней карликовые вишни. Дальше виднеется дом с черепичной крышей. С телеграфного столба свисают нити черных проводов.

Вот оно — гнездо фашизма, люди!

Обычная земля, где-то чернозем, где-то желто-золотистая. Местами болота, местами леса. И снег… Много-много снега… Обычная земля. И у меня нет к ней ненависти, к этой земле. Вся моя суть протестует против адова порождения этой земли, против фашизма.

Люди, вот оно — гнездовье фашизма!

Я слышу свой голос? Наверное. Другие его не слышат. Пусть хоть я себя слышу.

Солдаты развели костер и сушат портянки…

Под ногами у меня еще польская земля, и вот она, прямо напротив, — немецкая. Километрах в ста от нас немецкий город Иоганнесбург, за ним Мазурские озера. Это направление нашего удара.

Из-за рассеченного дерева застрочил вражеский пулемет. Пули проносятся над нашими головами и падают где-то за нами в снегах. Солдаты продолжают мирно сидеть у костра. Кипятят чай из растопленного снега. Холодно, и кипяток нас согревает.

Это уже бои другого характера. Стоя на позиции, я командую:

— По логову Гитлера десятью минами — огонь!

Небо полнится грохотом. Сахнов совсем обезумел.

— За холмами немецкие села? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю. — А что?

— Надо сжечь их, уничтожить, как они сожгли нашу деревню!..

Я понимаю его. Их деревню действительно сожгли, а его ранили в глаз. Сахнова невозможно сдержать. Он ведь своими глазами видел то, что осталось от его деревни, видел пепел на месте домов. Как же я могу удержать его? И надо ли удерживать?