Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

— Я очень сожалею, но мне придется взять у вас и лошадь, и телегу. Мне бы не хотелось обидеть вас. И вы, и ваше пиво прекрасны. Но война есть война. Солдаты очень устали…

Девушка улыбнулась:

— Конечно, мы должны вам помогать, пан. Но мой отец пойдет с вами, пока вы доедете до места, а потом вернется, он заберет у вас обратно и лошадь, и телегу. Вам ведь они больше тогда не будут нужны?

Она помогла отцу запрячь коня. Солдаты, скинув тяжесть, облегченно вздохнули и с радостью поблагодарили девушку за угощение и доброту.

Двинулись в путь. Она окликнула отца:

— Будешь возвращаться, дров из лесу привези, татуш!

Старый поляк — человек рассудительный и спокойный.

— Ну как же вам не помочь? — говорит он. — Вы в беде. Но знайте, что с первой же стоянки я должен вернуться домой с лошадью и телегой.

Километров через двадцать мы столкнулись с арьергардом отступающих войск противника. Быстро заняли позиции.

И этот поляк тоже попросил дать ему бумагу, что он помог нам своей телегой и конем перевезти боеприпасы. Я дал ему такую бумагу. Он поблагодарил и уехал. Сахнов покачал головой:

— Мудрые они люди. Думают о будущем. Чего доброго, старостой на селе станет.

Да пусть хоть воеводством правит! Он того достоин. И нам помог, и девушку с глазами-фиалками сберег.

Откуда ни возьмись вдруг возникла Шура. В полушубке, в валенках. Как всегда, бодрая и чуточку грустная.

— Хороши были глаза у полячки, а?

— Хороши, — сказал я. — Но твои теплее и глубже.

Шура слегка улыбнулась:

— Не забыл, выходит, и мои глаза?

— Можно ли их забыть? — виновато ответил я. — Как ты, Шура?

— Прекрасно. А ты?

— Я все время думаю о тебе…

— Удивительно, — горько усмехнулась она. — Наш санбат ведь так далеко от тебя — всего пять километров.

Она круто повернулась и ушла. Я ничего не вижу перед собой. Сахнов то и дело окликает:

— В яму угодите! Осторожнее!..

Как их много в этом мире, ям…

Сегодня наш полк занял двенадцать деревень. Командир полка завернул к нам в роту.

— Слушай-ка, герой, поворачивай вправо. Там деревня большая. Обоснуйся в ней и жди подкрепления. Думаю, дней восемь будем отдыхать.

Не восемь, хоть бы полдня отдохнуть. Я с удовольствием свернул вправо.

Деревня действительно большая, с хорошими домами, далеко отстоящими друг от друга. Проваливаясь в снег, я подошел к одному из них.

— Э-эй, пан, выйдите встретить гостей!

Появился мужчина в жилете, седоволосый, в руках хлеб-соль.

— О, мы рады вас видеть!

Быстро смастерили деревянные топчаны и разместили у поляка всех моих солдат. Сам я обосновался в соседнем доме, как выяснилось, у батрака. Этот принял меня еще радушнее.

— Все в моем доме принадлежит вам, брат.

Получили подкрепление. Я поручил командирам взводов провести учения с новичками, а сам вместе с Сахновым отправился на обход вверенной мне деревни. Из окон на нас смотрели улыбающиеся девушки.

— Обольстят ведьмы, как тогда перед Галей ответ держать?..

У меня испортились часы. Хозяин мой, Юзеф, указал на дом, где, как он считал, жил «большой мастер».

Мастер — радушный лысый старикан. Я протянул ему часы; вдруг из соседней комнаты вышла женщина в домашнем халате, очень красивая и статная. Но на лице и в глазах у нее была тоска. Часовщик оживился:

— Это пани Марта, пан офицер. Актриса, одна из звезд Варшавы. Вот уже пять лет, как она скрывается здесь от фашистов.

Актриса улыбнулась и предложила:

— Будьте моим гостем, пан офицер, заходите.

Я последовал за ней. Маленькая, убогая комнатушка; вся прелесть ее в том, что пахнет она женщиной, от чего мне сразу стало не по себе.

Пани Марта принесла чаю без сахара — мне и себе. Я пил, а руки так дрожали, что половину пролил.

— Тяжело вам, солдатам, — с грустью сказала пани Марта.

— Я уже привык.

— Но вы ведь совсем еще юноша…

Вернувшись к себе, я отдал Сахнову мой трехдневный паек сахара и попросил снести пани Марте. Он нахмурился, но понес. Зато, когда вернулся, на лице у него был разлит телячий восторг.

— Даже на иконах такой не видал, вот те крест! Она передала вам подарок. У нее в комнате в цветочном горшке цветок расцвел. Вот сорвала и велела вам отдать.

Очень красив был синий цветок, только без аромата. Одно слово — пленник зимы.

Сегодня двадцать шестое ноября. Через месяц и два дня мне исполнится двадцать один год. В записях моих нет аромата.

Я попросил Юзефа раздобыть мне водки. Он только руками развел: легче, говорит, птичье молоко достать, чем водку. Но при этом сказал, что, дай я ему муки, он сам может приготовить отменную водочку.

Где же тут добудешь лишней муки? Пришлось обойтись без водки. Грех на нее хлеб изводить в эдакое время.

Сахнов был очень доволен, он теперь, как женился, стал трезвенником, бережет себя для потомка…

Но на другой день Юзеф все же где-то добыл мне штоф водки.

— Выпейте за победу, пан офицер!..

Я позвал на пиршество своих комвзводов. Едва мы сделали глоток-другой за скорую победу, меня вызвали в штаб полка. Сахнов заложил сани.

— Небось вызывают сообщить, что в звании вас повысили.

Возможно, он прав…

Однако вызывали меня совсем по другому вопросу. Из штаба армии прибыли два офицера по важному делу. По этому случаю командир дивизии созвал совещание. Окончилось оно только в полночь.

Все уже собирались разъезжаться по частям — я сел в сани. Вдруг слышу, генерал говорит командиру полка:

— Холодно. Не мешало бы по стопочке пропустить…

— Да где же ее взять? — развел руками командир полка.

Генерал хитро подмигнул мне:

— А ну, герой-кавказец! Может, чем попотчуете?

— Если только чаем, товарищ генерал, — хмыкнул я. — Чем же еще?

— Едем к нашему герою. У него обязательно что-нибудь найдется.

В гостях у меня собрались, кроме генерала, командир полка, начальник штаба и Ерин. Расселись вокруг стола, замерзшие, усталые.

Я выставил уже ополовиненный штоф. Первым стопочку выпил генерал.

— Прекрасно! — сказал он, утирая губы. — Пить, оно конечно, негоже, но без ста граммов иной раз делается муторно на душе.

Потом мы пили чай, говорили о близкой победе.

Это была хорошая ночь…

Солдаты живут в тепле, каждый день проводим учения. К их хозяину приехал сын: молодой, высокий парень. Походка, манера разговаривать выдают в нем военного. Он очень радушно поздоровался со мной и проговорил:

— Мы давно ждали вашего прихода. Вы спасители Польши. Мы, поляки, обязаны вам за избавление от фашистского ига.

В глубине души я чувствовал какую-то неискренность. Он мне не понравился. Я предупредил своих солдат, чтоб остерегались его. А он всякий раз при встрече со мной улыбался и не уставал повторять: