Олег Кириллов - Стремнина

— Ох, Минька, — вздохнул «кэп», — до чего ж ты болтливый, страсть. Ну чего варнякаешь, коли не знаешь? Не слухай его, парень, это он просто так. Его еще жареный петух в то самое место не клевал. Нарвешься когда-нибудь, Минька, нарвешься.

— А мне нечего нарываться. — Миша круто повернулся к «кэпу», и уши его покраснели. — Я, может быть, от того, что не люблю таких… Тянут и тянут, гады, все тянут, что попадется.

— А ты чего ж? — «Кэп» глядел ехидненько. — Чего ж ты теряешься, Миша? На нашей работе если не тянуть… Есть такая возможность, чего ж не взять. А если у кого ума боле, чем у тебя, не злись. Вот так.

— Да противно мне… Сроду не крал. Не учили меня дома так. Отец вот в депо сорок годов проработал, на одном месте, понял? Он человек у меня, не то что наши сявки. И Филимон твой тоже сявка.

— Так ты ему скажи это, Миша.

— И скажу. Уйду я в депо, и все. У вас тут допрыгаешься.

— Не прыгай, кто тебя заставляет.

— А я и не прыгаю. Ничего не брал никогда, сам знаешь.

— Твое дело. А я вот бревнышко с рейса возьму.

— Зачем? Ты ж не строишь ничего? Оно тебе тыщу лет не нужно.

— Возьму бревнышко. И уголька ведро возьму с рейса. Не помешает. Теще отдам, спасибо скажет.

— Для чего, Леха? С паровым отоплением живешь, зачем тебе все это?

— Дурак ты. Оно, бревно, есть не попросит. Я вот товарища не знаю и не ведаю, из какого такого учреждения он свой портфель несет, и при нем скажу: вот у меня семья, а машину старую дали. Если я своих двухсот домой не принесу — меня баба с дому сгонит. А где я их возьму, эти двести, при том, что апосля почти каждой поездки в ремонт становлюсь на полдня? Значит, как мне быть? А?

Эдька хотел ввязаться в спор, но вмешательство его могло прекратить словоохотливость Миши, а это сейчас было очень важным. Вдруг скажет еще что-нибудь нужное. Если б знал Миша, как он выручил своего нечаянного соседа по кабине. Хороший парень, только эта дурацкая приблатненность портит его. А так настоящий парень, судя по всему. Да и «кэп» не так уж порочен, как показалось Эдьке вначале. Правда, Нижникову кое-что придется подсказать.

Разговор прервался так же внезапно, как и возник, Эдька прикрыл глаза, пытаясь изобразить дремоту. Миша сидел нахохлившись, видно, обиделся на «кэпа». Тот крутил баранку, иногда поругиваясь на рытвинах, заглядывал в зеркало на кузов, что-то шептал. Минут через двадцать молчания Эдька, будто очнувшись, сказал:

— Речку проехали?

— Давно уже, милок, — хмыкнул «кэп»… — Еще немного, и на месте будем.

Миша, будто подтверждая, кивнул.

Выбрались на трассу. Тут стало сразу полегче. Пошла слабая поземка. Застучала в ветровое стекло. Километра через четыре по трассе вылезли из-за бугра дальние трубы с шапками дыма, нагромождения плоских крыш в долине, мост-эстакада через железную дорогу, окутанный то ли паром, то ли дымкой. Рудногорск разворачивался с каждым метром пути, открывал все новые улицы, свечки девятиэтажных домов, серые квадраты замерзших скверов. Город-громадина был похож на подростка-акселерата, которому уже не по росту исторически сложившиеся рамки и размеры, и он вырвался из них на просторы окрестных холмов, занял речную пойму, выбрался на дальний косогор. Да, не просто работать здесь Нижникову, не просто.

Глянул на часы. Начало двенадцатого. Успеет к обеду в прокуратуру. Составит Нижникову компанию.

— Вот тут троллейбус городской идет, мы на слободку сейчас. Так что вам лучше выйти, — буркнул «кэп».

Миша кивнул:

— С бревнами в город нельзя. Дырку пробьют Лехе. Так что бывай.

Эдька покопался в кармане, вынул деньги. Леха заколебался, застучал пальцами по рулю, но Миша сказал:

— Ладно, помог на погрузке, и будет. Небось, в культуре с башлями не дюже. У меня сеструха в клубе работала, так слезы, а не зарплата.

— Иди, — подтвердил Леха, окончательно решившись, и отвернулся.

Эдька вылез на тротуар недалеко от остановки, кивнул попутчикам. «ЗИЛ», попыхивая слабым дымком, неуклюже пополз через улицу и скрылся за поворотом.

Когда Эдька вошел в кабинет Нижникова, тот ничуть не удивился. Встал из-за стола, протянул руку:

— Оттуда?

— Да. Слушай, так ведь от вас туда по зимнику, считай, час с лишним езды. Ты понимаешь? Он же мог не нанимать машину.

— Слыхал я что-то про это, только не помню где. Ты обедал?

— Нет, конечно, даже не завтракал.

— Ладно, сейчас пойдем. Вот я тебе тут справку приготовил по твоим запросам. Бери читай.

Профком комбината сообщал, что бракованные стулья были частью переданы в клуб слепых, частью использованы, после ремонта, в конторе комбината.

— Можно проехать, — сказал Нижников, морщась и наливая в стакан воды, — клуб слепых, это рядом, с квартал. Если к столовой ехать, как раз по пути.

— Чего ты морщишься?

— Язва проклятая… Вчера соленого огурчика кусочек съел. Ночь, понимаешь, совсем не спал.

— Подлечись. Ты что, шутки с этим плохи.

— Спасибо за совет, только на этой работе не разгонишься с лечением. Могу тебе, понимаешь, сообщить, что в прошлом году был вызван из законного отпуска ровно на шестой день. По личной просьбе первого секретаря горкома. Тут один директор проворовался, надо было четко определиться, а у начальства мнение такое, что если своровал директор, то им заниматься должен не меньше чем прокурор. Вот так, Рокотов.

Они вышли на улицу, и Нижников полез на переднее сидение зеленого «уазика». Машина дернулась и покатилась по улице.

— А шофер где? — Эдька уже не впервые испытывал страх, садясь в машину с Нижниковым за руль. Водил прокурор отвратительно, но сказать ему об этом — значит кровно обидеть, и Эдька терпел, с опаской поглядывая на встречные машины, проносившиеся совсем рядом возле рыскавшего из стороны в сторону «уазика».

— Шофер в гараже… Отопление лопнуло, а денег на ремонт нет. Только мигни, набегут тут всякие с удовольствием и задаром отремонтируют. Да вот, как ты понимаешь, нельзя. Шофер сваркой занимается, а я рулюю. Не бойся, если стукнемся, так вместе.

Утешение было слабым, и Эдька терпел и терпел, до тех пор, пока машина, яростно взвизгнув тормозами, остановилась у старого кирпичного дома. Они зашли в небольшой светлый зал, и Нижников показал Эдьке с десяток кресел, стоявших у самой сцены. Заглянула какая-то женщина, по виду уборщица, и через минуту к ним подошел пожилой мужчина в сером пиджаке с орденскими планками. Представился:

— Любимов, директор клуба. Слушаю вас, товарищи.

— Просьба рассказать, каким образом и за какую цену вы приобрели эти кресла, — сказал Эдька.

— Вопрос ясен. — Любимов прошел вперед, достал записную книжку. — Так. Кресла были куплены в конце февраля минувшего года у комбината. По тридцать рублей за штуку. Стоимости их номинальной не знаю, но кресла были в плохом состоянии. Наши товарищи их ремонтировали потом. У части отсутствовали ножки, другие были порваны, вот, пожалуйста, можно посмотреть. Видите эти полоски? Поначалу мы их склеивали, а потом покрывали кожу лаком. Вот здесь заменена спинка.