Вячеслав Ковалевский - Брат и сестра

— Да ты присядь, Зоя, садись, — уговаривала ее Марфа Филипповна, глядя, как сжимается, проталкивая каждый глоток, ее тонкое горлышко. — Сядь, что ж ты стоишь! Нехорошо пить не остывши.

Боясь прикоснуться к лицу грязными руками, Зоя, изгибаясь, вытерла о плечо мокрый подбородок и сказала:

— Некогда, Марфа Филипповна, надо бежать домой. Передайте Пете: вечером обязательно приду диктовать.

— Куда ты спешишь, будто за тобою кто гонится? Правду сказать, в твоих годах я тоже была торопыга. Бывало, свекровь все говорила: «Не спеши жить, Марфа, придет смерть — скажешь: рано!» Посиди, Зоя, расскажи что-нибудь. Здорова ли мама?

— Мама здорова! — сказала Зоя. Пока говорила Марфа Филипповна, она уже успела умыться над раковиной и теперь вытиралась кончиком полотенца, стараясь как можно меньше измять его. Теперь, когда она освежилась холодной водой и немного пришла в себя, Зое захотелось рассказать о своей матери, о том, как трудно ей работать. Рассказать о матери именно Марфе Филипповне было бы легче, чем кому-либо другому. Но Зоя совершенно не переносила мысли: а вдруг ее могут заподозрить в том, что ей хочется распустить нюни, пожаловаться, будто бы она ищет у кого-то утешения и сочувствия. Нет, она даже с Марфой Филипповной не стала говорить о своих домашних делах. Она только сказала: — Заигралась в волейбол. Мама придет с работы, а у меня обед не готов.

— Ну, тогда беги, беги! — теперь уже стала подгонять ее и Марфа Филипповна. — Маму жалеть надо — беги!

Но Зое не суждено было сегодня вернуться домой вовремя.

Выйдя от Симоновых и сразу же услыхав гулкие, соблазнительные удары рукой по тугому мячу, Зоя тут же запретила самой себе смотреть на игроков, чтобы не потерять ни одной минуты. Она любила испытывать силу своей воли и постоянно находила повод устраивать маленькие тренировки. Взяв разбег, Зоя пронеслась мимо всего школьного здания и, ни разу не взглянув на площадку, выскочила на улицу.

Обычно Зоя ходила пешком. Сегодня драгоценна была каждая минута. Увидев девятый номер, не дошедший до остановки каких-нибудь метров двести, она мгновенно приняла решение: «Сяду на трамвай» — и рванулась вперед. Но учитель биологии, Иван Алексеевич Язев, увидел ее через решетку школьной ограды и окликнул. По инерции Зоя пролетела мимо и, затормозив, проехала на подошвах, как на лыжах.

— Как раз ты мне и нужна, Космодемьянская, — сказал Язев. — Возвращайся обратно. Я тебе покажу, что должен сделать ваш класс в воскресенье.

Зоя схватилась за верхнюю перекладину ограды и подтянулась на руках, намереваясь перелезть через нее. Язев мгновенно поднял вверх обе свои руки, как бы охраняя невидимое сокровище, и сказал Зое, изменившись в лице:

— Забудь то, что ты хотела сделать! — Опустив руки, он добавил уже более спокойно: — Подумай, Космодемьянская, во что превратится наш сад, если каждый будет перелезать с улицы через ограду?!

Никакого сада еще не было. Иван Алексеевич стоял на пустыре, похожем на свалку. По всему угловому участку валялся строительный мусор, который не успели убрать после того, как возвели здание школы: битый кирпич, стружки, щепки, доски, комья засохшей известки, ржавые обрезки кровельного железа, перепутанные мотки проволоки, металлические прутья, торчащие из земли… Вот все это Иван Алексеевич и называл садом. Только по другую сторону школьного здания в предыдущие два года посадили десятка три молодых вишенок и яблонь, да еще сумели вдоль северной границы участка выходить долго болевшие после пересадки кусты шиповника.

Сад только еще предстояло создать. Но он уже существовал как замысел Ивана Алексеевича Язева, как его мечта, а значит, нужно было его и защищать.

Иван Алексеевич не скоро отпустил Зою. Он никуда не торопился. Наслаждаясь возможностью подышать свежим воздухом, он принялся подробно объяснять Зое, какую работу должен будет выполнять ее класс в воскресенье.

Зоя слушала его с трудом. Разве она могла забыть про обед? Мать придет с работы уставшая, проголодавшаяся, а обед еще только в проекте. Даже звонки проходивших мимо школы трамваев она воспринимала сейчас тоже как напоминание, точно вожатый дергал Зою за рукав: «Скорее беги домой, а то опоздаешь! Скорее беги, а то опоздаешь!»

А Язев входил во вкус все больше и больше. Порой он прикладывал указательный палец к далеко выступающему вперед подбородку своего худощавого, узкого лица и надолго задумывался, умолкал или же что-то тихо говорил про себя. И это спокойствие, любовное обдумывание плана работы по созданию сада на пустыре постепенно передались и Зое, она тоже начала успокаиваться.

В детстве Иван Алексеевич болел костным туберкулезом. Опасались, как бы не начал расти горб. Болезнь удалось приостановить, но у него на всю жизнь одно плечо осталось выше другого; манеру держать голову он тоже сохранял напряженную, как бывает у людей с искривленным позвоночником: ходил слишком выпрямившись и как бы даже откинувшись слегка назад. Он много времени проводил на открытом воздухе, но нездоровый, желтоватый цвет лица оставался у него всегда — и зимой и летом. Однако болезненное и даже некрасивое лицо Ивана Алексеевича делали прекрасным его удивительные глаза, вдумчивые, проницательные, казалось, никогда не мигающие, большие и очень темные, так что невозможно было в них различить даже зрачков.

Теперь он стоял, совершенно забыв о том, что перед ним голый пустырь, захламленный строительным мусором, и, медленно опуская свою большую, тяжелую голову то к одному плечу, то к другому, рассказывал Зое о том, какой здесь будет сад, словно деревья, которые еще только предстояло посадить, уже стоят перед ним в полном цвету.

Иван Алексеевич принадлежал к числу самых уважаемых преподавателей в школе; ребята любили его, но как заместителя директора побаивались. Стоять навытяжку перед самим директором, когда ты в чем-нибудь провинился, куда было легче, нежели, усевшись на вежливо предложенный тебе Иваном Алексеевичем стул, корчиться от мучительного стыда, не зная, куда девать глаза, под проницательным взглядом Ивана Алексеевича, которому известно наперед все, что ты придумаешь в свое оправдание. Директор «протирал с песочком», но пересыпал свою проборку хоть и язвительным, однако явно дружелюбным подтруниванием.

Совсем иное дело оказаться с глазу на глаз с Иваном Алексеевичем.

Иван Алексеевич был совестью школы, абсолютным авторитетом и для педагогов и для тех, кто сидел за партой. Страшно потерять уважение этого человека.

Порою Язев бывал суровым, но ребята давно уже поняли, какой это прекрасный человек, глубоко правдивый и безукоризненно справедливый. Ребята ревнивы. Если учитель их любит, они требуют, чтобы он отдавал им себя всего. Это Язев и делал. Никаких привязанностей и страстей, кроме школы, у него не существовало, ибо и сама страстная его любовь к природе тоже была совершенно неотделима от ребят, от тех, кому он стремился привить это чувство.