Вячеслав Ковалевский - Брат и сестра

Пейзаж по другую сторону дома № 7, если с крыльца взглянуть через улицу, прямо на север, был гораздо просторнее: его ограничивал по горизонту только густой Тимирязевский парк; но парк начинался метрах в восьмистах, не ближе, а до него сплошь тянулись огороды, канавки, заросшие травой, и козьи лужайки. Среди огородов просторно стояли, как бы опасаясь приблизиться один к другому, только пять или шесть домиков полудачного типа. Мимо них шла к парку грунтовая дорога, сильно заросшая травою, как обыкновенный деревенский проселок. Зоя и Шура за годы своей жизни на Старопетровском проезде множество раз промерили ее своими шагами.

Сейчас по этой дороге невозможно пройти — так ее развезло после весенних дождей. Ведь это только на школьном дворе сухо, — школа стоит все-таки чуть-чуть повыше, там появилась даже травка на тех местах, где вдоль ограды граблями соскребли прошлогодний мусор, расшевелили землю, А здесь, на огородных делянках, неряшливо валяются затекшие грязью бурые плети неубранной картофельной ботвы, мертво торчат на обмякших, расплывшихся грядках грязные кочерыжки капусты; канавы не могут вместить всей талой воды, она переливается через край и как раз против дома Космодемьянских напрудила в низинке целое озеро.

Но над всем этим сияет животворящее солнце, и даже ребенок малый знает — пройдет еще несколько погожих дней, и все, что видимо здесь глазу, сказочно переменится.

По деревянной лестнице Зоя быстро поднялась на второй этаж. После яркого солнца весенней улицы она, как слепая, вошла в темный коридор и лишь ощупью отыскала маленький висячий замок на дверях своей комнаты. Не успела она еще попасть ключом в скважину, как вдруг — и замок сердечком, и дверь с железной скобой, и белая, поцарапанная штукатурка стены — все сразу возникло перед Зоей в потоке дневного света, вырвавшегося из комнаты соседки Космодемьянских Лины Ермолаевой. Она настежь распахнула свою дверь за спиной у Зои и проговорила со вздохом облегчения:

— Ну, слава богу, пришла! Я заждалась тебя, Зоя!

— А что такое?

— Побегу в райсобес насчет пособия. Обещали сегодня оформить. Послушай, Зоя, моего Васю, а то как бы без меня не проснулся.

— Иди, не беспокойся, — сказала Зоя. — Только знаешь, Лина, что я тебя попрошу? Дай мне, пожалуйста, твою керосинку — опаздываю с обедом; на двух керосинках я успею до маминого прихода.

— Бери! Ставь свою кастрюлю прямо у меня в комнате, зачем тебе таскать туда-сюда керосинку?

Лина сняла с вешалки пальто, надела его и, заправляя сзади платок под ворот, продолжала говорить:

— Я бы взяла Васю, понесла бы с собою, да кой-чего купить надо — он мне руки свяжет. Кабы мне один хлеб, а то и круп надо взять, и соль на исходе, и мыла нет.

Из всех жильцов второго этажа, — а здесь так же, как и внизу, было шесть отдельных комнат, — с Линой Ермолаевой, работавшей фрезеровщицей на станкостроительном заводе, у Космодемьянских еще с давних пор установились самые хорошие отношения. Она помнила Зою и Шуру маленькими детьми и знала их покойного отца. Когда семья Космодемьянских переехала на Старопетровский проезд, Лина уже жила в этом доме. Она и сама тогда была еще молодая, — сейчас ей шел только двадцать девятый год, — и вышла замуж тоже здесь же, при Космодемьянских. Ее сосватал тихий, молчаливый милиционер. Он любил выпить, но и после приема обильной дозы горячительного умел оставаться в квартире незаметным. Никаких скандалов в их комнате никогда не было слышно. Как переживает Лина то, что муж в последнее время стал редко бывать дома, тоже никто не знал.

Хорошие были у Лины глаза — светло-карие, широко открытые под мягко изогнутыми бровями, лицо — приветливое и простое, но в то же время по-особому сосредоточенное, с тою как бы затаенной значительностью, какую часто можно видеть у молодой матери, кормящей грудью первого ребенка.

Лина всегда охотно помогала матери Зои: то, бывало, постирает что-нибудь из белья, то принесет воды из колодца, — в первые годы жизни по Старопетровскому проезду еще не было водоразборной колонки, — или же, отправляясь за покупками в магазин, выполнит заодно и какое-нибудь поручение. Но по мере того, как Зоя и Шура подрастали, поручений и просьб становилось все меньше. Зоя и Шура сами носили воду, Шура колол дрова и приносил их наверх из сарая, Зоя топила печь. Она давно уже приучилась мыть пол и могла приготовить обед; постепенно она все больше и больше принимала участие в хозяйстве. Положение менялось: теперь уж Зоя помогала Лине.

Почувствовав себя неожиданно хозяйкой двух комнат, Зоя улыбнулась: после ухода Лины дверь в ее комнату оставалась широко открытой; раскрыла Зоя дверь и в свою комнату. Некоторое время она постояла в коридоре в раздумье, соображая, что надо делать в первую очередь, чтобы напрасная суетня не занимала лишнего времени. Но это стояние на одном месте отняло у нее не более минуты, — дальше все пошло быстро и без всякой задержки.

Прежде чем вымыть после школы руки, Зоя наполнила обе керосинки: сначала в комнате Лины, — заодно взглянув на ходу на ее спящего сынишку, — потом налила керосин в свою. Тут же Зоя зажгла фитили, чтобы не прикасаться больше ни к чему пахнущему керосином. После этого она тщательно вымыла руки и, не вытирая их, хорошенько промыла в миске мясо, а заодно уж, чтобы не мочить больше рук, промыла рис, растирая его между ладонями. О котлетах, о возне с мясорубкой и думать нечего — не успеет. От завтрака осталось молоко. Зоя решила на второе сварить молочную кашу. Рис она поставила на керосинку Лины, а в своей комнате — мясо, здесь удобнее готовить суп, ближе к припасам. В их маленькой комнате все было рядом, стоило только протянуть руку: направо от двери прислонился к стене маленький стол; на нем готовили и здесь же обедали; возле стола — коричневый шкафчик для посуды, в нем же, внизу, хранились продукты, всегда в небольшом количестве: никогда не делали запасов; слева от двери стояло ведро с водой и тут же — табуретка и на ней керосинка; дрова и бидон с керосином держали во дворе, в дощатом сарайчике.

Комната для троих была мала — негде даже поставить третьей кровати, и Шура спал на полу.

По мере того как дело с приготовлением обеда подвигалось вперед, настроение у Зои поднималось. Она начала петь, когда промывала еще только рис, довольная тем, что чистые белые зерна лежали на дне кастрюли, не поднимая больше мути, сколько бы она ни терла их между ладонями. Сначала Зоя пела тихо, потом все громче и громче. Во время стряпни и возни по хозяйству Зоя пела почти всегда, при этом она часто обходилась даже без слов, просто выводила своим чистым, мелодичным, мягким голосом какие-нибудь рулады, вроде: «Тра-та-там, тру-тра, трам!» Но сегодня Зоя сразу же запела: