Тембот Керашев - Дорога к счастью

Перейдя реку, они залегли у щебнистого откоса и долго пролежали, прислушиваясь, не обнаружили ли они себя шумом воды и звоном гальки при переправе. Но не слышалось ни одного подозрительного звука. Лишь невидимые летучие мыши с писком летали над ними да дикий гортанный крик цапли оглашал тишину.

Опушку леса, по которой два друга пошли дальше, они не могли узнать, словно это совсем незнакомый лес, — так он изменился и разросся. Бывшее пастбище аульского скота заросло бурьяном в рост человека, кругом темнел густой ивняк, то и дело попадались кущи деревьев и кустов, которых раньше не было. Множество балочек, промытых дождями и полыми водами, затрудняли движение, и даже Доготлуко ориентировался с трудом.

У Тыху, которому впервые приходилось испытывать все напряжение такого ночного похода, нервы были натянуты до предела. Несмотря на все старания, ему не удавалось сохранять спокойствие, и шел он суетливо, почти с панической поспешностью, не разбираясь в пути. Он почти бежал за Доготлуко. Ветки, хлеставшие по лицу, приводили его в бешенство, он расточал проклятия и, как разъяренный бычок, готов был остановиться и яростно драться с кустами. Он спотыкался обо все кочки и рытвины и несколько раз падал. Наконец, разгоряченный, он кувыркнулся в глубокую выбоину. Доготлуко бросился к нему, схватил за шиворот, как котенка, и встревоженным шепотом спросил:

— Ничего не повредил?

— Нет, ничего… Что за чертовы места!.. — проговорил Тыху всердцах, отплевывая песок. Нотки обиды, гнева и жалобы слышались в его голосе.

— Присядем-ка здесь, отдохнем немного, — сказал Доготлуко, мягко беря за плечи Тыху и усаживая его. И после того, как они некоторое время посидели молча и Тыху немного приостыл, Доготлуко сказал спокойно и поучительно:

— И к ночным походам надо привыкать. Если выпустишь повод нервов из рук, каждый встречный куст и каждая рытвина окажутся опаснее врага. Невинная ветка оставит без глаз, а в пустяшной яме свернешь шею. Тут дело совсем не в трусости и не в храбрости. Надо хорошо владеть своим сердцем. Во всяком случае запомни, Тыху: если сохранишь хладнокровие, то ночь окажется безопаснее дня.

Тыху понял. Доготлуко, хотя и не сказал прямо, но ясно намекнул, что он, Тыху, струсил. Эта мысль поразила Тыху, и он мгновенно отрезвел.

«На самом деле, я стал, как невменяемый… Факт, я показал себя трусом. Но еще посмотрим!..»

С этой минуты Тыху уже не чувствовал ни огорчения, ни досады за свою незадачливость, ни пристыженности перед Доготлуко. Он молчал, переполненный внезапно нахлынувшей волной благодарности и любви к старшему товарищу. В той встревоженной стремительности, с которой Доготлуко бросился к нему на помощь при падении, и в приглушенном шёпоте, вырвавшемся у него, Тыху почувствовал теплоту души и заботу. И еще больше он был тронут чуткостью, с которой Доготлуко пытался внушить ему мужество, по возможности щадя его самолюбие.

Сознание Тыху за одну минуту как бы сделало скачок в своем развитии, и он понял многое, над чем раньше не задумывался. И образ Доготлуко вдруг прояснился перед ним в ореоле всех чистых, ясных и правдивых побуждений, в цельности его поступков, его борьбы, во всем своем обаянии. Только теперь Тыху постиг самозабвенную, братскую готовность Доготлуко прикрыть собою каждого комсомольца от удара врага.

«Как родной брат! — мелькнуло у Тыху сравнение. — Нет, лучше родных братьев!» — добавил он, вспомнив о своих двух старших братьях, до мозга костей проникнутых обычными родовыми пережитками…

Добравшись до леса, друзья некоторое время шли по опушке. На углу большой поляны, вклинившейся треугольником в лес, они присели у корня большого дерева.

Теперь Тыху узнал эти места. Дорога, идущая через лес в соседнюю станицу, раньше проходила по этой, так называемой «Длинной поляне».

— До рассвета здесь посидим, — сказал тихо Доготлуко, удобнее располагаясь у корня дерева. — Если кто-нибудь будет двигаться между аулом и станицей, с этого места будет заметно…

Так просидели они около получаса, ничего не видя и не слыша. В лесу пахло прелью, густая тишина нарушалась лишь шелестом падающего листа да изредка — трепетом крыльев оступившейся на ветке птицы. Лишь вдоль опушки и на поляне стояло неумолчное стрекотание ночных насекомых, которое, по мере того как привыкало ухо, еще более подчеркивало тишину.

Вдруг в противоположном углу поляны завыл волк. Немного спустя к нему присоединился другой. Им тотчас же ответили еще двое — впереди и сзади, из лесу. Они начали с неуверенных, коротких завываний, словно настраиваясь, потом завыли душераздирающим хором.

Для Доготлуко вой волков был привычным звуком, сопровождавшим одиночество его детства, проведенного в степи и в лесах. Но каждый раз, когда он слышал вновь этот вой, он вызывал в нем невольное, грустное раздумье.

«Что оплакивают они столь исступленно? Если не знать волчьей природы, можно подумать, что это — плачущие жертвы, которые терпят весь гнет несправедливости мира…»

Тыху впервые слышал волчий вой в такой близости. Издали это было схоже с воем дворовых собак. А вблизи — оказалось совсем другое. Основной трагический лейтмотив тягучей жалобы, слышной издали, здесь сопровождался нотками звериной жестокости и кровожадности. Одно и то же животное, как скрипач, извлекающий звуки одновременно из нескольких струн, странным образом вело все эти разной высоты звуки — параллельно и одновременно. Непрерывные высокие ноты как бы сопровождались разнотонным, низким гобоем. Этот чудовищный хор одного и того же голоса то поднимался до необычайной силы, то ослабевал, почти угасая, чтобы затем опять, без передышки, возобновиться с новой силой. Его сопровождали лай, визг и кровожадное лясканье, словно волк кусал свой же звук.

Тыху, потрясенный, слушал, не дыша…

Доготлуко понимал, что творится в душе Тыху. Нагнувшись к Тыху, он шепнул:

— Волки чувствуют себя в безопасности, — значит, не чуют близости человека. И если они сделали этот лес местом сбора перед ночными вылазками в степь, значит на этой дороге редко показываются люди.

Тыху ничего не ответил. Но человеческий голос вернул его к действительности и успокоил. Облегченно вздохнув, он уселся свободнее.

Друзья провели всю ночь на опушке поляны. На рассвете они начали свою необыкновенную охоту. Тот, кого они выслеживали, был куда опаснее самого страшного зверя: это был человек, превратившийся в хищника, и это был зверь, который в совершенстве владел оружием и без промаха бил в цель, которую глаз едва мог посадить на мушку.

Доготлуко решил по возможности избежать открытой перестрелки, — кто знает, увидят ли они Дархока одного или с сообщниками. Да и патронов было мало, — у каждого по полному заряду нагана, и только. Поэтому Доготлуко решил выслеживать хищника, соблюдая крайнюю осторожность.