Тембот Керашев - Дорога к счастью

Особенно тяжело приходилось Нафисет с наиболее взрослыми парнями. Эти надменные в своей патриархальной величавости усатые детины в больших папахах, с черепами, туго набитыми трухой первобытных понятий и предрассудков, нестерпимо строго соблюдали все обычаи. Особенно несносны были те из них, которые обладали материальным достатком и родовитостью.

Приходила такая компания парней и, рассевшись чинно, с соблюдением старшинства, начинала разговор обычными избитыми ухажорскими формулами: «Головой своей и всем существом стремлюсь я к одной девушке…» По принятому обычаю, Нафисет должна была стыдливо притвориться непонимающей и, пощекотав сердце парня кокетливой игрой слов, заставить его назвать имя девушки.

Но Нафисет претила вся эта фальшивая комедия. Ей уже был знаком иной строй мышления, и она узнала о существовании иной основы для сближения душ, когда любящее сердце чутко ловит малейшие желания и порывы другого сердца.

Никому из этих ухажоров, — «тыквоголовых», как называла она их про себя, — никогда и не забредали в голову такие мысли. Им не было никакого дела до того, какие мечтания волновали Нафисет: они искали в ней не близкого друга, а просто жену. Они были уверены, что она, рожденная черкешенкой, станет в конце концов покорной женой. Весь вопрос в том, кто из них прежде завладеет ею. Возможно, что они и догадывались о превосходстве ее ума, о ее знаниях, необычных для адыгейской девушки, но и это обстоятельство нисколько их не беспокоило: «Как ни умна женщина, какими знаниями она ни обладает, мужчина всегда будет умнее ее. Ум и знания жены-рабыни — лишь украсят дом».

Нафисет отлично понимала их помыслы. Ее оскорбляло такое попрание ее человеческого достоинства, возмущали откровенно раздевающие взгляды. Но что она могла поделать? Заставить уважать себя и считаться с ее стремлениями? Они не поймут и не захотят понять, а только возмущенно закричат на весь аул и осудят ее, как нарушительницу адата. Женщина ведь не имеет права показать превосходство своего ума перед мужчиной: она должна покорно унижаться перед ним. В ответ на их назойливые притязания она хотела бы ответить: «Мне пока еще не до замужества. Мне предстоит долгий и трудный путь к самостоятельной жизни». Но это покажется им еще более диким. Они скажут: «Может ли быть какое-либо иное дело у взрослой девушки, кроме желания выйти замуж? Пусть же радуется, если женихи заглядывают к ней!»

Они приходили, когда им вздумается, нисколько не считаясь с тем, каким делом она занята и желает ли их принять. Они даже поднимали ее с постели, если она уже легла спать, ибо девушка должна безропотно и радушно встречать посетителей в любой час, и они иногда намеренно появлялись в неурочное время, чтобы проверить ее пригодность стать хорошей, терпеливой, не сетующей ни на что женой.

Но стоит девушке решиться на малейшее невнимание к ним, — злая молва пойдет по аулу: таков обычай.

Нафисет стояла перед ними, точно связанная, бесправная, беспомощная. Она не смела высказать своих желаний и своего мнения. Они были словно помешанные, с которыми можно говорить лишь в свете их ложных представлений, иначе наступит буйство. Нафисет знала наиболее уязвимое место в их ограниченном сознании — это их мужское самолюбие, и все ее заботы были направлены на то, чтобы не задеть его. Скромно и уклончиво отвечая на их жениховские притязания, она осторожно пыталась перевести разговор на другие темы. Это ей удавалось, когда в компании преобладало новое поколение молодежи, которое, как и сама Нафисет, чутко ловило зов новой жизни и тянулось к знанию. Незаметно она уводила их от развязных попыток просветиться в ухажорском искусстве и увлекала в иную сторону их юную любознательность. Постепенно разряжалась обстановка напряженной неловкости, отодвигались в сторону жениховские помыслы и беседа принимала дружеский характер. На столе появлялись книги, и ребята, позабыв о том, что она — девушка, с захватывающим интересом слушали ее рассказы.

Но когда в компании преобладали «тыквоголовые», Нафисет часто приходилось раскаиваться в своих попытках. Те считали глупостью все, что не укладывалось в их привычные понятия, и они умолкали, осуждая Нафисет. «Девочка не имеет представления о том, что такое адыгейские обычаи, и не понимает, что мы пришли сюда не для того, чтобы слушать проповеди девушки-эфенди…» — надменно говорили они потом в ауле. Их медоточивые тирады неловко прерывались, они просиживали еще некоторое время в тягостном молчании и, как бы сожалея о том, что девушка тронута умом, уходили, унося в душе обиду и возмущение.

Так постепенно в отношениях своих к Нафисет аульская молодежь расслоилась на две группы. К одной группе принадлежала молодежь, в сознании которой уже бродили новые идеи. Эти оценили обаяние необычного облика девушки. По инициативе вездесущего Тыхуцука и других комсомольцев вокруг нее образовался небольшой кружок для чтения книг.

Другая группа — «тыквоголовые» — постепенно отходила в сторону.

Но один «искатель» упорно не оставлял Нафисет. Это был Измаил. Он изредка заходил и при Куляц. Всячески избегая возможности оказаться в числе поклонников Куляц, он и тогда предпочитал общество Нафисет. Заходил он обычно как бы случайно, мимоходом и, снисходительно позабавившись шуткой с Нафисет, удалялся, не засиживаясь. Похоже было на то, что этот солидный мужчина стал питать чувство чистой дружбы к юной девушке. Ему как бы доставляло удовольствие поворошить грубовато-ласковой шуткой юную душу Нафисет, — и только. Во всяком случае, Измаилу удалось придать благовидный характер своим посещениям дома Устаноковых и своему ухаживанию за Нафисет.

Незаметно для себя Нафисет привыкла к этой своеобразной дружбе. Ее привычная настороженная враждебность к мужчинам не устояла перед обаянием искусно разыгрываемой, непринужденно-шутливой приветливости. С юной готовностью потренироваться в находчивости ума она охотно принимала вызов Измаила в шуточных поединках и постепенно стала проникаться признательностью к нему за его снисхождение к ней в этой игре. Лицо, озаренное доброжелательной улыбкой, было для Нафисет такой же редкой радостью, как и яркий просвет неба в пасмурный день. Это было понятно: почти все окружающие ее люди придерживались духа суровых традиций. В старании придать себе большую солидность, они всегда были неприступно подтянуты, привет и улыбку отпускали по строгим нормам дозволенного.

Нафисет стала чувствовать такую же чисто детскую привязанность к Измаилу, какую питала и к Халяхо за его добродушную стариковскую ласку. Посещения Измаила даже стали ей желанными.

Но она все еще хранила некоторую недоверчивую сдержанность, старалась в своей ответной шутке не переступать грани почтительности к старшему. Иногда она сама становилась в положение старшей, силилась подавить распирающий ее смех и отмахивалась от искушения позабавиться. Но в конце концов ее строго стиснутые губы невольно размыкались… и она хохотала от души.