Тембот Керашев - Дорога к счастью

— Я бы не посмотрела на таких родителей, — сказала она глухо, точно произнося слова клятвы. — За кого же другого они хотят выдать тебя: за князя или хана, которых уже нет? До сих пор они не могут понять, что достоинства человека теперь определяются не размером имущества и числом рогатого скота. Они тоже, оказывается, из тех, кто еще помышляет лишить женщину права любить и устраивать свою жизнь, как того хочет сердце…

Куляц была изумлена и устрашена кощунственными словами Нафисет. «Как? Не слушаться родителей и высказывать такое неуважение к старшим? Слыхано ли, чтобы подобные слова произносили уста девушки!»

Позабыв о своем горе, она села на кровати и с любопытством и страхом посмотрела на сестру, ожидая, что еще она скажет.

А та стояла у окна спиною к Куляц и молчала. Потом быстро подошла к старшей сестре, мягко обняла ее и во внезапном порыве откровенности продолжала:

— Ты видишь счастье только в любви. И в жизни видишь лишь этот огонек любви. Он светит тебе, как одинокая звезда в кромешной тьме. Ты летишь на этот огонек, как птица в ночи, не ведая и не видя ничего, кроме этой светлой точки. Ты не попыталась даже задуматься над участью тех, кто прежде тебя так же слепо летел на этот огонек. Ты веришь, что твоя звезда счастливее всех. Но ты ни разу не задумалась над жизнью, ожидающей тебя впереди. Когда Доготлуко говорил тебе: «Надо учиться, женщина стала свободна!», ты не захотела понять его и довольствовалась тем, что сидела и безустали лузгала вместе со своими ухажорами шелуху слов о любви. Я постоянно присматривалась к тебе. Твое девичество напоминало мне жизнь домашнего животного, которого выхаживают на убой или на продажу. Пока холили тебя, наряжали и не нагружали работой, давая тебе набрать достаточно силы, ты была довольна, не заботилась ни о своем будущем, ни о том, чтобы набрать разума и знаний. Теперь пришло время твоей продажи. И ты не решаешься даже предъявить свои человеческие права, а только обреченно и безвольно оплакиваешь свою судьбу. Но это только начало тех страданий и бесправного существования, на какие обречет тебя ветхий адат. Например, что останется от твоего единственного счастья — от любви, если Амзан вскоре разведется с тобою и выбросит вон, как и тех некоторых вдовушек, которых так же выбросили их избранники, натешившись над ними вдоволь?

Куляц все еще не могла притти в себя от изумления. Эта скрытная девчонка, вечно сидевшая в уголке со своими книжками, по правде сказать, иногда казалась ей, Куляц, какой-то полоумной. Старшая сестра часто испытывала неловкость от взгляда младшей, не по-девичьи пристального и разумного. Ее даже брал страх, — не спуталась ли Нафисет с нечистой силой?

И вдруг — этот стройный поток разумных, значительных и осмысленных слов, на миг приоткрывших перед Куляц внутреннюю зрелость скрытной души ее младшей сестры. Впрочем, далеко не весь смысл взволнованной речи Нафисет доходил до ее сознания. Только последние слова уязвили ее в самое больное место, и она вскрикнула с горячностью:

— Чтобы Амзан бросил меня? Этого мне бояться нечего!

— Сколько мне приходилось наблюдать, все выходящие замуж утверждали то же самое. Все они верят, что их любовь вечна и непоколебима. Однако некоторых из них — я могу даже перечислить их по именам — мужья выбросили, надругавшись над ними. Чем же ты лучше их? Счастья твоей любви хватит тебе лишь на один год.

— Откуда ты знаешь, что любви хватит лишь на один год? — возмущенно спросила Куляц, вновь принимая грозный тон старшей сестры.

— Если бы невозможно было знать больше того, что сама пережила и испытала, то вообще очень мало можно было бы узнать за короткую человеческую жизнь, — спокойно, ответила Нафисет. — Пример и участь других многому учат. Посмотри вокруг себя, и ты увидишь… Вот хотя бы эта соседская вдовушка — разве она девушкой была менее красива и менее достойна счастья, чем ты? Однако надолго ли хватило этого ее счастья? А если с тобой то же самое случится, что тогда ты имеешь в запасе для своего счастья? Чему научилась, к чему подготовилась?

— А что есть у тебя самой, у такой умницы? — зло спросила Куляц, задетая нравоучительным тоном младшей сестры.

— Пока ничего особенного и у меня нет. Но зато я твердо знаю, что я хочу, и буду иметь.

Так Нафисет старалась втиснуть всю сложность жизни и быта в схему скудных своих наблюдений и незрелых мыслей И все же со своей схемой она была ближе к истине, и Куляц вынуждена была сдавать позицию за позицией. В конце концов, старшая упрямо утвердилась на последнем клочке своей веры.

— Что хочешь говори, но мы с Амзаном никогда не охладеем друг к другу сердцем. Если бы все расходились через год, и жизни не было бы. Посмотри сама: разве мало таких, которые состарились в счастливой совместной жизни?

— Я вовсе не говорю, что люди не жили совместной семейной жизнью. Очень многие и до старости лет сохраняли любовь друг к другу. Но это происходило опять-таки за счет несчастия и рабства женщины, — не унималась Нафисет. — Большинству женщин, во имя того, чтобы в семье были мир и лад, нужно было похоронить все свои мечты о счастье и мириться с положением рабыни. Однако немало и таких мужчин, которые не довольствуются даже этой рабской покорностью женщины.

— Аллах покарал меня, какие слова ты говоришь! Откуда ты их взяла и где ты такая уродилась?

Нафисет пожала плечами:

— Я знаю: то, что я говорю, не дойдет до тебя. Но хочешь, я прочитаю тебе одну книжку? В этой книжке рассказываете о страданиях одной русской женщины. Там очень хорошо показано все изуверство и жестокость этих старых обычаев!

Нафисет быстро вышла и достала книгу, запрятанную в сундук, — одну из тех, что передал ей Биболэт через Халяхо.

Несколько дней после того Нафисет читала сестре книгу, старательно переводя ее на адыгейский язык. Куляц похожа была на того адыгейца, который, как говорится в сказке, сидя на кургане в степи, созерцал невидимый для человеческого глаза преисподний мир джинов. То, что раскрылось перед умственным взором Куляц, было совсем иным миром. В книге рассказывалось о муках одной русской женщины, которую против ее воли выдали замуж за богатого старика. Та женщина была образованной, обладала развитым умом и светлой душой. Но, несмотря на это, она не сумела вырваться из сетей несправедливых законов и обычаев и погибла…

Поскольку это относилось к совершенно другому миру, Куляц трезво видела звериные лица людей, неволивших эту женщину, и отдалась всей силе негодования и протеста, обуревавших ее душу. Во время чтения она даже посылала вслух слова проклятия этим неведомым, жестоким людям.

Перевод Нафисет, конечно, был неточным и неполным. Часто она улавливала лишь смысл прочитанного и излагала его кратко и нестройно. Но и то, что удавалось Нафисет перевести, представляло для Куляц захватывающий интерес. Она впервые слышала, чтобы простыми человеческими словами так правдиво выражали затаенные переживания человеческой души. И, слыша в словах другого человека выражение некоторых своих затаенных чувств, она переживала суеверный испуг и восторг. Позабыв об окружающей ее действительности, она словно переселилась в ту обстановку, которая описывалась в книге, и искренне волновалась, страдала, негодовала, любила, презирала вместе с героиней.