Надежда Малыгина - Двое и война

— Дети, спать! — скомандовал Вася. Глянул на часы на руке. — Мама, одевайтесь — через тридцать минут автобус.

Прибежала Антонина Егоровна в шали, сползшей на плечи. Ткнулась в грудь Елене Павловне. Увидев, что они собираются куда-то, испугалась:

— Да куда же вы?

— В область. На студию, — ответил Вася.

— Может, я одна? — спросила Зоя. — А ты с детьми останешься.

— Ты не сумеешь, — отмахнулся Вася.

— Какой разговор? Я останусь с детьми! — вмешалась Антонина Егоровна. — И уложу, и в садик утром сведу.

— Ма, возьмем Зою? — спросил Вася.

— Возьмем — не возьмем. Ты-то чего распоряжаешься? — обиделась Зоя.

— Я не распоряжаюсь, а советуюсь, — ответил Вася.

Они бегали, суетились, говорили громко, торопливо.

На улице они поддерживали Елену Павловну под руки, заглядывали в ее глаза, будто боялись, что она расслабнет и упадет. Но она была все так же спокойна и радостна.

Как вымытые, светили крупные звезды. Хрустел под ногами снег. Васю захлестывало чувство благодарности, за что и к кому — он и сам не смог бы объяснить. «Иваны — кому не сводило челюсть от презрения к лапотной России? «А, рус Иван, совьет Иван!» — Восторженно произносит мир теперь. Да, мы Иваны. Мы — русские, советские! Мы живем и будем жить!» — с гордостью думал он, бережно поддерживая Елену Павловну под локоть.

Пошел снег. Он косо летел навстречу, свирепо бил в лицо, и казалось, будто кто-то, разъярясь, швыряет пригоршни мелких колючих гвоздей. Нельзя было открыть глаз, и Елена Павловна шла, чуть смежив веки, видя перед собой только белый, косо летевший снег. Вася шагнул вперед и пошел, прикрывая собой женщин. Он шел как в атаку. «Это прекрасно, — думал он, — что людям дана память, что солдаты Великой войны не забывают павших и рассказывают о них нам и нашим детям. И как воздух очищается снегом, так и мы, и следующие за нами поколения вечно будем очищаться подвигами Солдата Великой войны».

На ярко освещенной остановке их ждал автобус.

1966 г.

Свердловск — Волгоград

Нет, я не умею жить в больших городах.

Людской поток втягивает меня в свой ритм, несет, и я в нем — будто пылинка, подхваченная ветром. С удивлением отмечаю, что огромный и сильный поток этот слит из множества ручейков. Медленно, не спеша, точно на прогулке, идут занятые разговором пары: девчонки… пожилые женщины… парни… он и она… Их обтекают, как острова. Узкий извилистый ручеек тех, кого интересуют магазины, жмется к зданиям, втекает в распахнутые стеклянные двери магазинов и вытекает из соседних дверей. Основная же масса потока — та, что составляет и определяет его ритм, — люди, которые торопятся.

Спешащие нетерпеливы. Они выискивают впереди малейшую брешь и устремляются туда, как на пожар. Наверное, этих людей ждут важные, не терпящие отлагательства дела, думаю я и уступаю им дорогу. Тогда на меня, как на столб, налетают идущие позади — и те, кто спешат, и те, кто просто гуляют, и даже те, кто умеют чувствовать себя в этом напористом, сильном потоке легко и свободно, как рыба в воде. Последним я завидую. Они замедляют шаг у витрин: стоят, любуясь лавиной несущихся по улице машин, и затем вновь, как горячий нож в масло, входят в поток или выходят из него. И никто не мешает им, и никому не мешают они. А я, пытаясь выбраться на обочину, оказываюсь на пути у встречных. Отчаянно, наперерез всем выбираюсь на кромку тротуара, иду по ней. Тороплюсь с теми, кто спешат, замедляю шаг, когда рядом идут медленно. И вот уже опять людская река подхватывает меня, несет, бросает в сквозняковые подземные переходы, в прохладные станции метро и выплескивает из них на жаркие улицы, пахнущие горячим асфальтом и отработанным газом автомашин. Исхлестанная толчеей, выныриваю на перрон пригородного вокзала, вхожу в вагон электрички и с облегчением опускаюсь на сиденье.

Наверное, из всякого города, даже из того, в котором когда-то жил и учился и который теперь, в отдалении, любишь больше прежнего, важно уехать вовремя, чтобы сохранить радость встречи с ним и ощутить грусть расставания. А я задержалась, упустила свой срок и окончательно измоталась в столичной суете. Теперь я хочу одного — уехать немедленно. Но ближайший поезд, на который продаются билеты, ночной и останавливается на каждом полустанке. Лететь самолетом? Тогда придется ехать в кассу аэропорта. А усталость вконец растаскала мои силы, оставив лишь то, что бывает, когда нет ничего, — непреоборимое желание лечь и закрыть глаза. Раз так, значит, уезжаю домой неудобным, ночным, пассажирским.

«Печаль низвергает человека с вершины совершенства…» Вспоминаю эти слова и думаю, что нет, не печаль, а страшная усталость, когда силы исчерпаны, как вода в колодце, до донышка и нужны время и сон, чтобы они набрались вновь, низвергает человека с вершины совершенства.

Ночь разбита. Глаза слипаются, голова отяжелела, и мозг оплетен клейкой сонной паутиной. Бездумье и безразличие. Спать, спать… Но вот поезд отходит. Вокзал с его суетой, тусклым светом, запахами пыли, карболки и несвежих буфетных закусок остается позади. Теперь уже невозможно да и незачем бороться со сном. Когда ты, измотанный, уставший, наконец можешь лечь и сои мягко навалится, завладеет тобой, понесет тебя в свои глубокие таинственные просторы, это блаженство. Засыпаю на влажном белье боковой плацкартной полки, как никогда не засыпали, наверное, в своих постелях королевы.

…Утро. В окна вагона заглядывают солнечные лучи. В ногах у меня, покачиваясь в такт стуку колес, сидя дремлет молодой солдат. Когда я вижу военных, у меня теплеет в груди. Я люблю военных. Потому что они напоминают мне о тебе, о нашей с тобой фронтовой юности. Потому что кто-то из них несет и мою и твою палочки в бесконечно длинной эстафете жизни. А я всю жизнь несу в себе эту тайную любовь к военным. И мне кажется, странным и несправедливым, что я должна проходить мимо них, как мимо чужих, незнакомых людей, должна сдерживаться, чтобы не сказать: «Здравствуйте!» Хотя бы только это: «Здравствуйте!» Наверное, так, не смея ни улыбкой, ни словом, ни жестом выдать себя, любят чужого мужа или чужую жену.

С интересом взглядываю на паренька в военной форме, и вдруг жаркая волна обдает и сильно захлестывает сердце: светлые, зачесанные наверх и чуть набок волосы, овальное, с немного выступающими скулами лицо, сросшиеся над переносьем брови… И даже — форма. Только у тебя была командирская, офицерская. А у него — солдатская и еще не обмятая.