Надежда Малыгина - Двое и война

Выглядываю. Действительно он!

— Майор! — передают друг другу раненые. — Сам!.. Прямой наводкой!

— Когда это орудие-то успели прикатить? — недоверчиво справляется кто-то. На него оглядываются с недоумением.

— Старшина врать не станет!

— А я что, совру, да? — обижаюсь я.

— Тебе — можно, — слабо улыбаясь, будто оправдывается матрос. — Дозволено. Для поднятия духа в наших изувеченных телах.

Впрочем, обманчивость времени в бою — штука обычная. Часы и минуты то будто повисают неподвижно, как жаворонок в летнем небе, то проносятся стремительно, как молнии.

Танки отступают — уползают, огрызаясь огнем. Бой затихает.

— Тринадцать! Чертова дюжина, робя! — орет старшина Редькин, сосчитав горящие и подбитые вражеские машины. — Эх, славно поработали, люби меня, Дуся!

Раненые улыбаются — измученно, слабо.

— Покурить бы щас, а? — пересохшими губами мечтательно шепчет кто-то.

— Ага, — с готовностью поддерживает его сразу несколько голосов.

— И водички б…

— Да, глотка посохла. Слова застревают, будто войлочные…

Водичка и курево — это первое, что в такие минуты требуется солдату. Кручу в трубочку газетные клочки, набиваю махрой, слюной заклеиваю края, сую раненым в рот, щелкаю зажигалкой. Другим подношу к губам фляжку с водой. Ободряю, смеюсь. А мысли о том, что надо полазать впереди: наверное, кто-нибудь из тех, кто подрывали танки, ранен. Выглядываю из окопа. Осматриваюсь. Поле боя в земляных всплесках, в черной гари разрывов. Гитлеровцы ведут артиллерийский обстрел. И танки не отступили — лишь укрылись в чахлом кустарнике. Видимо, готовятся к новой атаке. Слух привычно раскладывает канонаду боя на составные части: вой летящих снарядов, взрывы, еще не угасший гул танков, трескучую дробь пулеметных очередей, свист пуль и осколков, вой жаркого огня, охватившего ближний танк, хриплый голос телефониста, твердящего: «Чайка», я — «Орел», я — «Орел»!» Выпрыгиваю наверх, ползу. А раненые говорят:

— Эх, Батя у нас — что надо!

А ведь мы — каждый про себя — уже и не надеялись устоять.

…Ночь. Наш полк, вся наша дивизия, прикрывавшая эвакуацию населения, промышленности и войск Одесского оборонительного рубежа, грузится на транспорты. Уходим! Оставляем Одессу!.. Хочется упасть на причал и плакать, громко, навзрыд.

Со стороны города доносится гул артиллерийской пальбы, глухое аханье взрывов. Далеко в море видны белые огненные сполохи, за которыми следуют тяжелые громоподобные раскаты — это ведут огонь корабли, обеспечивая незаметный отход войск с передовых позиций.

А здесь — тишина. Тревожная, обидная, жуткая. Только слышны плеск воды, приглушенный рокот корабельных моторов, от которого мелко и тряско гудит тело корабля, глухое шарканье множества ног по палубе, осторожный стук орудийных колес по мосткам, пониженные до шепота голоса, негромкие слова команд. Мертвенно-синеватый свет падает на трап, до неузнаваемости искажает знакомые лица. Майор взглядом провожает каждого проходящего. И даже сейчас, когда он просто стоит, едва видимый под этим жидким и бледным синеватым маскировочным светом, в нем, как и всегда, восхищают та внутренняя собранность и красота, которые из многих сотен прекрасных людей выделяют самого сильного, самого волевого и мужественного. Воспитанные с детства, утвержденные и закрепленные всем образом жизни человека, такие качества становятся неотъемлемой частью его внешнего облика и проявляются во всем — в том, как он ходит, говорит, как ведет себя с окружающими его людьми.

Взявшись обеими руками за пряжку ремня, майор стоит, крупный, прямой, удивительно красивый своей подтянутостью. И невозможно представить, что он способен ругаться, кричать, суетиться, быть мелочным, растерянным, неряшливым, расслабленным. И бойцы, обвешанные скатками, оружием, коробками с пулеметными лентами, подсумками и вещмешками с патронами, бойцы, бесшумно, проделавшие этой глухой ночью многокилометровый марш с пулеметами и пудовыми бронебойными ружьями на плечах, сейчас, проходя мимо своего командира, невольно подтягиваются, выпрямляются, расправляют тяжело ноющие плечи, и радость этой маленькой победы над собой преображает их лица, снимает усталость.

Прибыв в Севастополь, мы узнаем, что неприятель заметил наше отсутствие лишь к середине вторых суток…

— А все — Батя! — с невольной гордостью говорят бойцы.

Да, это он, наш командир полка, приказал строго следить за тем, чтобы окопы и ходы сообщения рылись в полный профиль, чтобы бойцы не маячили на глазах у неприятеля и ходили только по траншеям. И чтобы никто не сделал без надобности ни одного выстрела. Первое время всем было как-то не по себе от непривычной тишины, которая повисла над нашим передним краем. Казалось, густую тишину эту можно потрогать, как вещь. Даже флегматичный, добродушный Костя Сыроваткин изнывал:

— Так подмывает пропороть ее автоматной очередью. А еще лучше — пулеметной… Или полоснуть по ней гранаткой.

Но уже через несколько дней все оценили эту «тихую», как окрестил ее выдумщик Ванюшка Петляков, оборону. За противником наблюдал один выдвинутый вперед взвод. В окопах же в это время шла обычная солдатская жизнь: бойцы отдыхали, чистили оружие, чинили обувь и гимнастерки.

Гитлеровцы тоже не сразу привыкли к навязанной им нами тишине. Сначала кроме методичных минометных и орудийных обстрелов они то и дело затевали стрельбу автоматную. Однако скоро успокоились, и, когда мы, отбив атаку, замолкали, они принимали это как передышку и для себя. И вот «тихая» оборона, придумка нашего майора, больше чем на сутки отсрочила вход оккупантов в Одессу: дивизия уже высаживалась с транспортов в Севастополе, а гитлеровцы считали, что она все еще стоит перед ними.

Бои — беспрерывные с рассвета до темна. С наступлением темноты — строительство оборонительных рубежей. Сеть ходов сообщения становится все шире, сложнее и напоминает город. Ванюшка Петляков придумывает названия: улица Моряков, переулок Истребителей танков, переулок Снайперов, улицы Первой, Второй, Третьей рот, улица Ротного командира, поселок Медицинский, площадь Ресторанная, лабиринты Родного взвода…

Это — Севастополь. Вернее, холмы и степи за ним.

Несколько ночей подряд бойцы рыли на «нейтралке» какие-то котлованы, закладывали в них взрывчатку, бревна, доски, камни, сажали на этом месте кустики, а свежевырытую землю присыпали песком, щебенкой, чтобы все было незаметно.

Командир полка и инженер возились с какой-то «машиной», ломали голову над «техникой соединения котлованов», часто рисовали что-то прутиком на песке. В их разговорах то и дело слышалось: «Фугасы…», «Батареями…», «В шахматном порядке…».