Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

Опоздание минут на сорок, не меньше…

Семак шел с опережением графика. Состав попался «легкий». Не хотел загадывать наперед, но как не загадывать, если остался всего один перегон, последний, — перегон перед Узловой.

Совсем рядом проносилась скользящая мозаика ярких, уже осенних пятен полей: бегущая и размытая желто-зеленая полоса лесопосадок, а спереди будто ложились под колеса и вставали опять новые пестрые дали, прошитые светлыми нитками рельсов, и весь этот теплый простор, насыщенный ветром и светом, словно пронизывал вдруг самое сердце, будил в нем молодое и горячее чувство чего-то родного и неотделимого… свой путь!.. В нем, стало быть, и есть главный смысл? Ладно уж!.. Чего там. Если человек на своем месте, так это нормально, и все…

Показался знакомый мост через маленькую речушку. Глубокая она, щук, говорят, много. Мальчишки с криками весело влетели ватагой в воду, другие в них с берега кидают песком. Озорно взлетают фонтанчики-взрывы. Вот сорванцы! Семак, улыбаясь, погрозил им, чем вызвал всеобщий восторг. Ватага оставила междоусобицу и принялась азартно приветствовать Семака. Что-то орали — не слышно. Мост отгрохотал, и все осталось позади. Вперед! Вперед! А Дорофей Григорьевич улыбался, только уже чуть погрустнел. Своих бы внуков… А не выходит. Дочь его, Клавдия, что-то не торопится. По его мнению, давно пора бы, так не хочет замуж девка. Перебирает, носом крутит…

До Узловой — считанные километры. Сейчас пойдет затяжной уклон, потом площадка, а там, за подъемом, уже и станция, и долгожданный «миллионный». Это, если по экватору, как в газетах, считать, сколько же кругосветных путешествий выйдет?

— Василий! Земля по экватору сколько километров будет?

— Где-то за сорок тысяч, Дорофей Григорьевич. А зачем вам?

— Да так…

Миллион! Страшное дело!.. И даже не представишь, сколько же это. А вот еще что странно: кто-то ведь узнал, что у него именно в этой поездке будет миллион. Значит, думают о нем? Между прочим, вполне возможно подсчитать. Тяговое плечо взять среднее — 250 километров. До Юганска и обратно. В месяц сколько ездок? Ну, скажем, двенадцать. Стало быть, три тысячи километров в месяц. Три тысячи помножить на двенадцать — примерно тридцать шесть тысяч. А теперь — на тридцать лет. Да, ведь были у него и отпуска? Потом на профилактику клали несколько месяцев. Лет десять назад его вообще переводили в кочегары… На три месяца. На курсах полгода учился, когда тепловозы появились. Все это вычесть надо. Получится ли миллион? Но зато и так бывало, что по две ездки подряд делал. А войну взять! Тогда, случалось, по нескольку суток из паровоза не вылезал. Умыться сил не хватало, так на угле и спал в тендере.

Вышли на подъем, и тут же Василий крикнул:

— Желтый вижу!

А там, с обочины, выскочил сигналист, замахал красным. Впереди стояла дрезина, работали путейцы.

Семак затормозил, остановился у самых петард, послал Василия узнать, в чем дело. И хотя знал — все, теперь уже не нагнать, взглянул зачем-то на часы!.. Остановка у самого входного.

Но почему не выдали предупреждение?..

Обстановка на перроне достигла высшего накала, когда на встречу восемнадцатого скорого прибыл ничего еще не знающий начальник дороги Ревенко. Был он толст, грузен; бесформенный плащ еле удерживал его могучее чрево…

Тот, кто впервые видел лицо Александра Викторовича, нередко пугался — таким все в нем было огромным: и челюсть, и висячий пористый нос; глаза навыкате были всегда полуприкрыты красными опухшими веками: они открывались внезапно, и тогда поражало, сколько таилось доброты и тепла в их голубизне… В такие минуты это был чистый, нежный и застенчивый человек. Но стоило его косматым бровям чуть сдвинуться, как тут же все лицо Ревенко преображалось — казалось, что суровее этого человека нет на свете…

Едва Ревенко показался на перроне, к нему трусцой подскочил начальник станции.

— Алек… Александр Викторович! Скорый поезд номер восемнадцать стоит перед входным сигналом. Меняется остродефектный рельс! — вытянувшись в струнку, доложил тот, мокрый от волнения.

— Гм!.. Гэ!.. — прокашлялся, словно пробуя голос, Ревенко. Наконец произнес: — Это дело… да. А кто на месте?

Начальник станции, завороженно следивший за выражением лица Ревенко, медленно отрапортовал:

— На месте начальник Узловского отделения дороги Мазур!

Вперевалку Ревенко подошел к группе, встречающей Семака, неторопливо со всеми поздоровался за руку.

Не будет преувеличением сказать, что Александр Викторович Ревенко в свои сорок семь лет благодаря только одной счастливой случайности стал вдруг начальником дороги. На протяжении десяти лет был он НОДом на отделении, вся работа которого сводилась к обеспечению разработок некогда больших и перспективных щебеночных карьеров. Карьеры выдохлись и зачахли, отделение осталось, предполагалось в обозримом будущем объединить его с одним из соседних, но никак не могли решить, с кем именно, потому что в этом углу как раз сходились границы трех дорог и каждый из начальников дорог отталкивал от себя «аппендикс» — тупиковое отделение, доблестно возглавляемое Александром Викторовичем. Вопрос решался так долго и нудно, что любое напоминание о нем действовало на всех как застарелая зубная боль, к которой уже вроде бы и притерпелись. Тем более что в принципе никакой такой срочности тут и не было, и неизвестно, как долго бы еще просуществовал «аппендикс», если бы не попал он в поле зрения Максима Юрьевича Фролова, заместителя министра путей сообщения, инспектировавшего в одной из поездок все упомянутые три дороги. Фролов пробыл два дня на «аппендиксе», близко познакомился с Ревенко, и тот ему не просто понравился, а просто-таки очаровал его. Как потом уже выяснилось, Ревенко идеально соответствовал представлению Фролова о самом типе железнодорожного командира: сосредоточенный, немногословный, уравновешенный. Заместитель министра дал самую высокую оценку деятельности НОДа на «аппендиксе»: обеспечил трудовую дисциплину, наладил наглядную агитацию и учебу коллектива, организовал четкую работу всех хозединиц тупикового отделения в трудных условиях резкого сокращения объема перевозок по не зависящим от отделения причинам, то есть тут были преодолены трудности объективного характера. И вот в один прекрасный день, когда Александр Викторович был в отпуске на юге, приходит телеграмма — вызывают Ревенко в министерство. Срочно. Александр Викторович не был готов к прямому разговору о повышении, но тем не менее держался мужественно и на резкий вопрос министра: «Справитесь, Ревенко?…» — ответил, не дрогнув: «Справлюсь, это дело…»