Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

— Чаю хочешь? — спросил дед Егор. — С медом!.. Вот тут как раз горячий пока… Садись-ка с нами…

— Да вы скажете, что случилось, или нет?

— Остынь чуток! — насмешливо предложил дед. — Посиди, чайку попей, уважение к старшим покажи. Как у тебя там, на работе? Все нормально?..

— У меня всегда нормально! А вы вот темните чего-то!

Семак одернул китель, вздохнул:

— Ну так… пойду я…

— А куда торопиться, когда разговор у нас? Сейчас Анатолий с Анной придут…

Дорофей развел руками, неуверенно произнес:

— Так ведь я и Клавдию не предупредил… Прямо из депо — и к тебе!

Дед Егор тут же распорядился:

— Ты, Мишка, вот что… Сходи до Клавдии, скажи, мол, так и так, Дорофей Григорьевич сидят у нас, чай с дедом пьют, пусть не волнуется.

— Я могу и сходить… — замялся Михаил.

— Так сходи! Сходи давай! — решительно отправил его дед.

Михаил потоптался у дверей Семаков, поднял было руку к звонку и тут же опустил… Наконец решился.

— Открыто! — донесся голос Клавдии, и Михаил вошел в коридор.

Из ванной доносился плеск воды, потом Клавдия громко прокричала:

— Там на сковородке картошку подогрей и курицу возьми в духовке! Я сейчас!

Михаил невольно усмехнулся, вошел в комнату. Сел в кресло к журнальному столику, придвинул раскрытую книгу, стал читать: «…Просеянную пшеничную муку высыпают на сковороду с разогретым сливочным маслом и, помешивая, пассеруют до светло-желтого цвета. Затем пассерованную муку…» Перевернул книгу, заглянул на обложку: «Советы молодым хозяйкам».

— Миша?! — оторопела Клавдия, увидев его в комнате. — Так и заикой можно от неожиданности стать!

Краснолицая, с завязанным тюрбаном полотенцем на голове, она еще мгновение постояла на пороге и тут же скрылась в другой комнате.

Михаил не преминул бросить ей вслед:

— А ты, я вижу, всерьез готовишься стать молодой хозяйкой!

— Куда же денешься, Мишенька! — донесся из-за двери ее голос. — Жизнь заставляет! — И тут же с лукавой доверчивостью спросила: — А вдруг замуж выйду — кто ж готовить будет? Мужик, что ли?

— Так вот я и говорю, — ругая себя за натужную иронию, откликнулся Михаил, — намерения у тебя самые серьезные!

Дверь медленно открылась, из нее выплыла совсем другая Клавдия. Вмиг расчесанные блестящие волосы были наспех схвачены на затылке, чуть подкрашенные и совершенно теперь черные от волнения глаза были смиренно опущены, на щеках алел яркий на белой нежной коже румянец.

Михаил даже боялся посмотреть на нее — такой недоступно красивой представилась она ему в этот миг.

Коротко и завораживающе взглянув на смятенного кавалера, Клавдия колдовским своим голосом спросила:

— Так что, Мишенька?.. С чем опять пожаловал?

Она непринужденно устроилась в кресле, закинула ногу на ногу, сложила на груди руки.

И, запинаясь, краснея, стараясь не глядеть на нее, Михаил откликнулся, ругая себя за косноязычие:

— Да вот… понимаешь… у дедов там случилось что-то, темнят. Я так понял, что специально они меня выставили… будто поговорить им надо… ну и сказали мне, чтоб я сказал тебе…

— Они сказали тебе, чтоб ты сказал мне… Продолжай, Мишенька, не смущайся!

Михаил вдруг разозлился, упрямо прижал подбородок к груди, сдавленно выговорил:

— Сказали, чтоб ты не волновалась!

Клавдия расхохоталась и пожала плечами:

— Да я не волнуюсь! Лишь бы ты не волновался!

— Ну ладно! — Михаил встал, губы его от обиды кривились. — Меня Дорофей Григорьевич попросил — он пришел сразу к нам, а не домой…

— Ах, вот оно что! — понимающе кивнула головой Клавдия. Но заговорила совсем о другом — спокойно, словно не переставая раздумывать над собственными словами: — Ты, наверное, Мишенька, живешь как на облаке. Вот в аспирантуру готовишься, да? Книжки до поздней ночи читаешь? А что под ногами у тебя делается — так и совсем не видишь, да? И ни в ком не нуждаешься, верно?.. Жаль мне тебя, ей-богу!

Все так же обиженно кривя губы, Михаил процедил:

— Представь себе, ты угадала: меня интересует только дело! И никакой трагедии в этом не вижу!

— Ну-уу! Тогда быть тебе, Мишенька, большим человеком! Все великие люди были точно такими, как ты: дело — и все!

Михаил хотел бросить в ответ что-нибудь колкое, но не сумел и только спросил:

— А откуда, между прочим, ты об аспирантуре узнала?

Клавдия усмехалась, по-кошачьи выгнулась в кресле.

— Видишь ли, Мишенька, я маленький человек. Крупных задач не решаю, все ерунда какая-то — буфет, дом… И люди все вокруг маленькие: разговоры простые, какие-то неприятности или вдруг удачи — тоже незначительные, так я вот этим всем и живу. Утром, бывает, проснусь и чепухе какой-нибудь улыбаюсь: счастлива!..

— Ну ладно, — злобно махнул рукой Михаил. — Не хочешь говорить по-людски — не надо. А я, между прочим, шел к тебе…

— Не надо, Мишенька, красивых слов. Оставим это вообще…

— Так ты же не знаешь…

— Знаю! Не надо! — Клавдия вдруг съежилась в своем кресле.

Михаил медленно двинулся к двери, остановился:

— А все-таки, что там у дедов стряслось? Ты ведь наверняка знаешь?..

Девушка грустно кивнула и вздохнула:

— Анатолия Егоровича сняли…

— Да ты что! — Михаил жалко улыбнулся. — Ты соображаешь! — Он посмотрел на Клавдию еще раз и тут же понял, что все — правда. — Т-а-а-к! Ладно!

Но как только Михаил оказался за дверью, его тотчас же опалило сомнение: точно ли за отца он сейчас переживает? Не за себя ли?

Михаил даже сплюнул: «Чушь какая! — И сам себе скомандовал: — Скорее к ним!»

Однако дома было все по-прежнему: потолки не рухнули, везде сиял свет. Более того, и отец, и мать, и дед, и Дорофей Семак как ни в чем не бывало сидели за накрытым столом.

— Вот штука какая! — говорил назидательно дед Егор, держа в руке рюмку. — Который любит, у того по-настоящему душа за дело болит и к тому люди сами тянутся. А другой есть, вроде и за дело спрашивает, а видно — для себя старается. Оно ж сразу чувствуется, какой человек: как слова говорит какие, как голову поворачивает, как в глаза смотрит. И если человек нечистый, так он и к себе таких же притягивает, он их подачками кормит. Тот же Нырков кого собрал? Да Ушакова! Кабанова! И — чего не понимаю — Ревенко! Вроде ж был стоящий мужик! И не может он не понимать, что Анатолий делает для транспорта! Не имеет права! Ладно! Вон Мишка пришел, ему, считаю, можно налить!

Анна Михайловна запротестовала:

— Он еще читать будет, а утром — на работу. Не добужусь!

— А что он, дите малое? Сам за себя не скажет? Пусть скажет.

Михаил потоптался у дверей, жестом показал Анатолию Егоровичу, чтоб тот налил, а когда отец протянул ему рюмку, он в каком-то искреннем порыве произнес:

— Знаешь, отец, что я понял?.. Правильно ты влепил мне выговор за срыв восемнадцатого скорого! Можно я тебя поцелую? Чтоб ты просто знал, что я с тобой? И что я не просто твой сын, а мастер на дистанции пути в Узловой! Не где-нибудь!..