Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

Крендиков — мужик страшный. Как миру скажет слово, так и будет. Прошел однажды слух, что в сорока верстах, на заимке, Мишка Горох объявился. Душегуб и разбойник, каких свет не видывал. Сам каторжник, сбежал, собрал вокруг себя таких же и давай грабить да убивать народ на дорогах. Никого не миловал. Купцы — те стали с охраной ездить. Ну и повадился простых смертных терзать — кои охрану нанять, конечное дело, не могли. Собрал тогда Крендиков мужиков. Егор малой еще был, однако сам слышал, как он выкликал: «Микишка пойдет, Тольча Угрюмов пойдет, Прошка Косой пойдет…» Человек двадцать собрал. Стали мужики на лыжи, вечером ушли, а через три дня привезли связанного Мишку Гороха. Двух дружков его ближних застрелили на месте, а самого Мишку привезли, чтоб миром судить. И вдову Кореневу позвали на этот суд — как самую пострадавшую. Валялся Горох связанный на снегу до полудня, а потом подошел Крендиков с мужиками и вдову привел. Спрашивает Корениху:

— Мужика твоего убил?

Та уж и плакать от горя не могла, а тут как закричит! Как забьется! Отослал ее Крендиков, а сам в Мишку Гороха из двух стволов — бах-бабах! Жил Горох — нету Гороха, и тело в прорубь спустили…

Приезжал становой пристав потом на расследование. Мужики все как один показали: не было такого. С тем пристав и уехал. Раз Крендиков сказал «не было», значит, не было. Становой тоже сибирские законы знал.

…И бежит Егорка по тайге сквозь ночь. Жутко кругом, когда на раскаленном, вороненом небе такая луна ясная, когда звезды синие и красные, в ладонь величиной, из высоты морозной высвечивают. Глянешь вверх — насквозь пронизывает. Перед собой глянешь — за каждой елкой по Мишке Гороху. Страх лютый в животе как глыба льда стоит. Лыжи скрипят в жуткой тишине, стынет сердце, а повернуть никак невозможно, на всю жизнь позор несмываемый.

Принес Егор винчестер Крендикову. И стал тот день для него едва ли не самым важным. Крендиков сказал:

— Молодец, паря! Таежник!

Одиннадцать лет тогда Егору было, двенадцатый. Отец ему в тот день дробовик подарил.

А барона Меллера вскоре после того неподалеку от их мест убили. Остановился однажды в тайге поезд — увидел машинист стык разболченный, затормозил (знал о стыке, когда еще на паровоз садился). И только лишь барон появился в дверях вагона — решил, наверно, полковничьим своим глазом посмотреть, что случилось, — грянуло из тайги сразу три выстрела. Тем и закончилась бесславная жизнь царского карателя.

И хоть тайга большая — многих тогда из села забрали в Иркутск. Егорова отца, самого Крендикова, а кроме того — еще человек двадцать… Мало кто из них потом назад пришел…

…Егор Матвеевич решился-таки перевернуться на бок. Только с хитростями — так, чтоб сердце не догадалось, Вначале левую руку потянул тихо-тихо, за ней — и плечо подалось. Прислушался дед Егор, все спокойно. Бьет себе сердце по-прежнему. Только пот выступил неизвестно отчего. Вроде и не напрягался он сильно, да слабость теплая потекла, зажурчала от поясницы к плечам так противно, липко, будто разъедает все внутри, — и нет уж сил шевельнуться. Долго так лежал дед Егор, собирался с духом, наконец рывком дернулся, повернулся-таки, лег на бок. Застучало сердце, заколотилось, а дед Егор усмехается хитро: я уж на боку давно… И успокоилось сердце, только подергивало да перебивало изредка холодной пустотой, а так ничего…

Тикает будильник в тишине. Мишка-внук ногу длинную свою с постели свесил. Поправить бы… Однако на это-то как раз сил у деда Егора совсем не хватит. Пусть так уж и будет.

Совсем взрослый Мишка. Ладный мужик из него получился, самостоятельный. Это хорошо. Мишка головой все возьмет. К науке способный, все признают. Оно тут, в общем, все правильно в этой жизни, нет у деда претензий. Только вот женился бы, детишек завел, а то все гуляет да гуляет — о серьезном и не думает… Клавдию бы взять в жены… Хорошая была бы жена, Клавдия-то. Он, дед Егор, помрет, а от Михаила пойдут детишки — Мазуры…. Останется фамилия на земле. Останется.

В окнах пока темно. Весна, а поздно пока светает, ночи длинные.

Умирает дед Егор, сам чувствует. И особой жалости нет. Пожил бы еще, конечно, да ничего не поделаешь, И так хорош будет. Длинную ведь жизнь прожил. И любил, и работал так, что будь здоров! Как взялся возить тачку, когда отец его, подростка еще, рабочим пристроил на строительстве второго моста, так с тех пор и пошло…

Уже на стройке подошел как-то отец вместе с Камельковым-старшим и говорит:

— Будешь вот его, Ивана, слушать и делать все, как он скажет. Но чтоб про то ни одна душа не знала!..

А Камельков предупредил, что в условном месте в обед с поезда будут мешки передавать с бумагами. Так чтоб Егор те мешки ему потом приносил, но тайно.

Понял Егор, что это за мешки такие, очень скоро. Повадились вдруг на строительство жандармы да сыщики. Всего и мешков-то Егор пронес два — с третьим его взяли. Повезли его жандармы вместе с тем мешком на станцию Кротовка. Только когда с поезда сошли — как раз мимо товарный. Егор, не будь промах, на тормозную площадку — и был таков. Жандармы — стрелять. А что для машиниста выстрел? Не сигнал же! Стреляют — ну и пусть стреляют. А ему ехать надо… Хорошо, Егор догадался, что на первой же станции встречать его будут. Ждать не стал, спрыгнул на подъеме и подался на заимку — заранее ему Камельков про эту заимку сказал, — а оттуда переправили его в Самару к младшему сыну Камелькова — Степану, и работал он там вместе со Степаном Камельковым смазчиком букс. А поскольку Егор уже проверенным считался, выбрали его через полгода членом стачечного комитета самарских железнодорожных мастерских. Однако вскоре комитет этот разгромили и во время сходки забрали всех. Потопал Егор по этапу вместе со Степаном прямехонько в Иркутский централ, куда сгоняли тогда чуть ли не всех политических.

А через год — революция. Вместе со Степаном возвратился Егор в Самару, опять на станции работал, потом против Колчака воевал, ранен был в правую руку. И в лазарете встретил Егор сестричку милосердия Марью Васильевну. Так в душу запала — свет не мил стал. Такая она тоненькая, такая ласковая да нежная… Только вот беда — ко всем она такая была… Никого не отличала, а перед ней гоголями такие ли орлы ходили! И случалось счастье — увидел Егор, что таки замечает она его, а в конце концов и женой согласилась быть.

Завидовали тогда деду. Он и сам себе завидовал и верить боялся. Душа в душу жили. Поехали в Нижнеудинск, там родня оставалась. Начал дед дежурным на станции, а через время и начальником станции стал. До самой войны работал там, а в сорок втором выпросился в прифронтовую полосу, когда формировалось ВЭО (военно-эксплуатационное отделение). Назначили его начальником станции. Прибыл, а станцию как раз оставляют. Бронепоезд стоял на первом пути, а тут уже танки немецкие как на ладони. Дед услышал стрельбу, выскочил на перрон, а командир бронепоезда командует: «Отхожу! Оставляйте станцию!» Но как же отходить, когда все целехонько, даже сигнализация не отключена! Заорал дед: