Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

Ревенко сел, но ему тут же задали вопрос:

— Скажите, товарищ Ревенко, а чем, собственно, вызвано освобождение прежнего начальника отделения от работы? Узловая ведь справлялась с планом под его руководством?..

Ревенко тускло произнес:

— Это решение Дорпрофсожа в связи с крушением на сорок шестом километре. Однако признаю, это дело, признаю — можно было Мазура не снимать. Тут я виноват — пошел, значит, на поводу у этого… у товарища Ныркова…

Скляров тут же добавил:

— Комиссия считает, что освобождение Мазура было и неправильным, и незаконным. Товарищ Щебенов уже готовит материалы по этому вопросу.

Сергей Павлович чувствовал себя очень плохо. Пересохло во рту, кружилась голова. Улица плавала перед его глазами, а в ушах стоял дробный перестук круглых ночных корабликов. «Вот он, сон-то», — успел подумать Сергей Павлович, оседая на землю. И тотчас же увидел, как опять идет он между двумя каналами и низко-низко над ним проносятся тяжелые мрачные тучи.

И опять Сергею Павловичу показалось, что он вот-вот разгадает это пугающее душу видение и проснется…

Первое время Сергею Павловичу было невмоготу выносить разговоры соседей по палате в онкологическом отделении железнодорожной больницы, куда его поместили с диагнозом — опухоль головного мозга. Врачи твердо обещали: опухоль незлокачественная.

Но о чем они говорили, эти пенсионеры! Уши вянут.

Один из них, бывший слесарь депо Остапово, рассказывал соседу:

— Нож у меня, я тебе скажу, с сорок первого года! А?.. Из немецкого штыка.

Сосед тут же заинтересованно поддержал:

— Да, у них сталь — конечно! Я уже после войны их танки подбитые резал автогеном на металлолом — страшное дело!

— Ты подожди! Я тебе про нож — а ты про танки. Ручка, значит, у этого ножа — какая? А такая — я ее шпагатом обмотал, и все. Тридцать лет — будь здоров! Я тем ножом кабана в прошлом году свату резал.

Сосед опять его охотно поддержал:

— Еще хорошие ножи из косы, бывало, делали! Заточишь как следует, и на сто лет хватит!

О чем было Сергею Павловичу с ними разговаривать? О ножах?.. Но что его больше всего донимало — они не обращали на него внимания. А ведь знали, кто он такой!

…Отошел пустой и бессмысленный шум-гам, впереди — болезнь, спокойное умирание на пенсии. Вот в этом и вся истина. В смерти. Сергей Павлович даже пытался себя убедить, будто не обижается, что не дали ему персональную пенсию. Зачем?..

Солнце светило уже холодно — и по-вечернему, и по-осеннему. И вообще какой-то свет у него был неверный, раздражающий. Дурацкое, прямо скажем, солнце. Жаль только, что не с кем было Сергею Павловичу поделиться этим соображением. Ну и что?.. В конце концов все люди так или иначе приходят к своему одиночеству. Да и вся эта жизнь, в общем-то, абсолютно бессмысленна! А?.. Не так?..

Вдалеке прогрохотал поезд. И так от этого грохота стало неспокойно Сергею Павловичу, что он вскочил и быстро вышел из больничного дворика на улицу и там остановился в раздумье: а куда, собственно, идти? К кому? И вдруг он увидел прямо перед собой, на той стороне, такое родное, такое близкое и необходимое ему именно сейчас человеческое создание!

— Боже мой! — заорал от радости Сергей Павлович! — Ушаков! Милый мой, добрый Ушаков! Ты ко мне?

Ушаков быстро оглянулся по сторонам и принялся сердито выговаривать:

— Во-первых, здравствуйте, Сергей Павлович! А во-вторых, вы вот в халате выскакиваете из больницы… прямо как псих какой-то… Неприятности же будут!

— Ушаков! Родной ты мой! Ерунда — все эти неприятности! Как же ты это додумался так неожиданно и прекрасно навестить меня, а?.. Меня ведь забыли все! Забыли! В свое-то время толпой валили, ты сам свидетель! А теперь…

Сергей Павлович крепко держал Ушакова за плечо и от горячих чувств встряхивал, а тот все неловко изворачивался, стремясь освободиться, и наконец не выдержал, зашипел злобно:

— Да вы что плечо сдавили так! Больно ведь! Вы хоть и на больничном, а силы-то в руках ого сколько! Мне бы такую! А навещать я вас, если по правде, так и не собирался! Это я просто иду диплом получать. Так что, если хотите, поздравить можете!

— Ну конечно же поздравляю, Ушаков! Это ведь здорово! Да ты хоть помнишь, кто тебя в институт-то пристроил? А?

— Странные у вас разговоры какие-то, Сергей Павлович! «Пристроил»! Будто я экзамены не сдавал, над проектами не сидел по ночам! Скажете еще, что, мол, вы там звонили и все такое! Ну, допустим, звонили! А свою голову для института надо иметь?..

Сердце перемогло и этот удар. Сергей Павлович рассматривал Ушакова отстраненно и внимательно, будто видел его впервые. И на такого подонка он всерьез рассчитывал как на соратника! Он задумчиво произнес:

— М-да-а… видимо, сильно я чего-то не понял в жизни, Ушаков!

— Чего это еще? — спросил тот настороженно и на всякий случай отступил назад.

— Да вот… такому мерзавцу, как ты, я выискивал ставку побольше, тянул за собой… помогал поступить в институт, полагал, что вернее, чем Ушаков, человека нет…

Сергей Павлович круто повернулся и направился к больнице.

В больничном садике он долго сидел на лавочке, закрыв глаза.

Его уже дважды звали полдничать, а он все сидел и почти бессмысленно смотрел в это пронзительное осеннее небо. Редко проплывали светлые облака, теряя пенистые хлопья, за ними шли все новые и новые…

Солнце уже почти село, влепившись в сырую полосу тумана над горизонтом.

И тут вдруг к нему пришло странное озарение — Нырков даже вскрикнул и непроизвольно поискал глазами, с кем бы поделиться своим открытием: вдруг, в эту вот секунду, ему удалось разгадать свой сон. Ну разве не железная дорога снилась ему? Ну да! Сдвоенные эти каналы, уходящие вдаль, — это же обычные рельсы! Да, вот так… вроде каналы…

Как ни спешил Мазур (надо было встречать скорый поезд номер восемнадцать: приезжал новый заместитель министра — знакомиться с Узловским отделением), а не удержался, остановился на путепроводе над станцией. На шестой путь подавали порожняк. С восьмого отправлялся пассажирский на Белгород. Знакомые запахи, звуки…

Анатолий Егорович закурил, еще раз придирчиво окинул все двенадцать путей, и тут же взгляд его цепко выхватил: прибывающий на шестой путь поезд встречал только один вагонник.

«Так ведь их должно быть обязательно двое!» — екнуло у Мазура: вот так Голец в свое время и не заметил клин. Отдал себе приказ: «С вокзала немедленно позвонить в вагонный участок!»

На первом пути открыли зеленый. Анатолий Егорович обернулся и вдалеке увидел приближающийся скорый номер восемнадцать.

Мазур торопливо согнал с лица счастливую улыбку, которая у него всякий раз появлялась, стоило ему взглянуть на станцию с путепровода, и заспешил к перрону — встречать начальство…