Юрий Мамакин - Адрес личного счастья

Фотография № 3. «Молящаяся Виктория». Я, право, и в мыслях не имел давать фотографиям такие сентиментальные названия, но тут уж вышло так само. А может быть, дело обстоит еще хуже… Ведь давая названия, мы питаем надежду что-то себе присвоить… Но будем считать, что это суждение сугубо абстрактное, а коль так, положение несколько облегчается, ибо стоит нам произнести слово «абстрактное», как тут же все конкретные выводы о самом себе улетучиваются, тень упрека падает на все человечество в целом, и мы опять-таки питаем надежду оставаться совершенными и непогрешимыми.

Ну так вот: молящаяся, значит, Виктория…

С тех пор как я взял у Игоря фотографии, доложу я вам, минула уже неделя. Да, да! Не удивляйтесь, сам удивляюсь и никак не могу сообразить, как же оно так: только что был понедельник и вот уже опять понедельник, и все в суете, в суете… Только что, казалось, выпустили типовой проект пионерлагеря, а вот уже сделали клуб-столовую в Кирине, и берут за горло сроки по следующему объекту… Так вот живем в век космических скоростей и телевизора, что ж вы хотели!

И за эту неделю я оставил надежду (пожалуйста, еще один пример: только что «питали надежду», а через два абзаца — оставляем ее), да, так я оставил надежду вытаскивать фотографии наугад, и теперь они лежат передо мной в полном беспорядке, я перебираю их, они уже стали мне знакомы, и я даже немножко к ним привык. Что же касается «Молящейся Виктории», то, признаюсь, она долго меня отталкивала, хотя я и не догадывался, чем же. Изображено там следующее: фон — невысокие горы, быстро теряющиеся в белесой дымке горизонта. Вероятно, это Закарпатье, надо будет уточнить у Игоря. Пустынно и тихо. Может быть, очень легкий и ароматный ветерок. Справа могила. Вытянутый вверх прямоугольный камень-постамент, и над ним тонко скомпонован металлический крест. На кресте там что-то еще, различить просто невозможно, слишком мелко и нерезко. Сверху крест накрыт изящной арочкой-крышей. Само по себе — хорошо. Резкий контраст между строгим, аскетичным крестом и таким естественным (из земли) валуном-постаментом читается остро и драматично. И вот перед этой могилой — Виктория. В шортах, в кедах, неумело сложила руки, ладони вытянуты к кресту, и… на коленях! Ну вы представляете?! Надуманность и жеманство — смотреть противно! Брезгливая гримаса появлялась на моем лице, как только этот снимок попадался на глаза. От него разило пошлостью. Да и сама точка съемки выбрана неудачно. Красивые ноги Виктории абсолютно не смотрятся. Эта фотография до тех пор отталкивала, пока я не додумался сделать нехитрую комбинацию: просто закрыл Викторию куском картона. Снимок мгновенно ожил. На таком живописном фоне могила сразу превратилась в чисто философский символ: «Истинные ценности нетленны», или что-то в этом роде. Я любовался им и так, и эдак, пока не надоело, и тогда, просто для пробы, взял и проделал ту же операцию с могилой, закрыл ее картоном. И знаете, Виктория здорово выиграла, хотя оставалась какая-то щемящая, чисто композиционная незаконченность. Чего-то не хватало. Чего?.. Я расхаживал по комнате, потом сидел в кресле (вращающемся; это уточнение нам еще пригодится через несколько страниц), «маялся дурью», как говорит моя мама, а потом вдруг ни с того ни с сего полез рыться в свои старые папки, где наткнулся на собственное фото (номера давать ему не будем), где изображен был довольно напыщенный молодой человек с самомнением, и сразу становилось ясно, что сама по себе эта карточка эстетической ценности не представляет. Молодой человек стоял и бездарно пыжился, глядя вдаль. Но вот этот снимок я положил перед Викторией, вместо могилы с крестом. Боже мой, как все стало прекрасно! Мы с ней были созданы друг для друга, потому что в этой композиции мгновенно выявилось то, что спасет весь мир во все времена от всех напастей, — ирония! А ведь, значит, в этом уже есть и какой-то смысл. Ирония не бывает бессмысленной, правда?..

Я почувствовал себя великим человеком. И настолько это все требовало какого-то немедленного выхода, что я стал воображать предметно.

— Ну… кто я?.. Министр?..

— Нет, министр, это скучно… (Для фантазии, разумеется.) Тут нужен полет.

— Полет? Значит, летчик?! А что?.. Наш прославленный пилот отправляется в полет! Прекрасно!

— Сам ты летчик! Тут серьезное дело, а он насмешки, понимаете, строит!

— Так кто же, черт побери?! Время идет, а я все еще никто! (Для фантазии, конечно.)

И тут мелькнула совсем неплохая мысль:

— А что, если… Историк, а?..

— Тю! Это кто ж, значит? Школьный учитель?..

— О-о-о, нет… Тут бери повыше! Вообще — Историк!

— Не понимаю. «Вообще» ничего не бывает. Истина конкретна.

— Да ладно: «Истина-шмистина»! Историк — и все! Не понимаешь — так молчи! За непонимание тебе звание академика не присвоят!

— Ну и подумаешь!.. Мне все эти звания вообще до фени! Я конструктор — и с меня хватит: на работе ценят, в коллективе уважают. И все! Будь здоров!

— Ну будь! Ты — конструктор, а я — Историк! Историк, он тоже… не хвост собачий!

«Вы слушали очередную передачу из цикла «Кем быть?» — донеслось вдруг из кухни, и я не сразу понял, что это заговорил мой незадачливый репродуктор. Там где-то отстает контакт, а я никак не выберу времени, чтоб починить. И он, как моя мама, то вдруг смолкнет на самом интересном, то вмешается, когда его совсем не просят.

«Отчего и почему?» — сказки для самых маленьких».

Ну вот, пожалуйста. Нет, я его просто пойду и выключу. Ведь невозможно сосредоточиться!

Все, уже выключил. На чем я остановился?.. Ага!

Итак… Историк!

Историк сидел в мягком удобном кресле, медленно поворачивался (помните, кресло вращающееся?), размышлял. Об истории, естественно. Ибо что, как не история, — наиблагороднейший предмет для размышления!.. Недаром ведь принято считать, что люди, знающие историю, — есть люди мыслящие интеллектуально. Или размышляющие. Тут как вам угодно. Ну, а Историку вообще положено размышлять.

Да… Так размышлял он вот о чем:

— Допустим, курю я эту сигарету. А она у меня последняя. Пачка, к примеру, кончилась, а магазин закрыт на переучет. Сигарета моя становится меньше и меньше, наконец я гашу окурок — и все. Нет сигареты. В пепельнице лежит бычок, и пусть меня распинают, но я буду стоять на своем и утверждать, что сигареты нет, поскольку очевидное есть очевидное: бычок — не сигарета, а дважды два — четыре, и параллельные прямые не пересекаются, если не тревожить неэвклидову геометрию и кривизну пространства.

Мысли себе текут, проходит время, курить охота.

Между делом разминаю бычок, прикуриваю кое-как, «чуть не обжигая губы, и делаю пару затяжек, с особым удовольствием вспоминая: «Курить — здоровью вредить!» На вопрос же: «…что это ты, Историк, делаешь?..» — отвечу без тени сомнений, что, мол, курю, — а что?.. «И что же ты, голубчик, куришь?..» — «А сигаретку, — скажу, — сигаретку! Не кактус же я распалил и не ручку за тридцать копеек — сигаретку!»