Илья Миксон - Святое дело

— Товарищ старший лейтенант, — нерешительно спросил Долгов, — как быть с Остапенко?

— Приказано эвакуировать, какие могут быть разговоры? — нервно ответил Ярцев.

— А может, в него прямое попадание было, тогда как? Не соберешь ведь? — спросил, плутовато прищурив глаза, разведчик.

Ярцев махнул рукой: «Поступайте как знаете». Не до Остапенко, тревожила собственная судьба.

Ярцев надеялся, что вышел безнаказанным из ночной истории. Командир батареи обозвал Краснова растяпой и объявил двое суток домашнего ареста.

— Люди могут отдыхать, — бросил Стрельцов, устало опускаясь на подстилку из веток.

Краснов ушел выполнять приказание, в палатку больше не возвратился.

— Воевать труднее, чем флиртовать с учительницей, — Ярцев выпустил фразу, как пробный шар.

— Все вы хороши, — проворчал Стрельцов, натягивая на себя полушубок. — Чуть отвернулся — и все пропало. Будет мне наука, как доверяться.

Пока обдумывал подходящий ответ, капитан уснул. Ярцев подбросил в печку и тоже улегся, но сон не шел. Было все-таки не по себе. Он отлично понимал свою вину. По-честному нужно было признаться во всем, но тогда взыскание получил бы не Краснов, а он. Ярцев же больше всего боялся сейчас быть замешанным в неприятной истории. Это могло повредить его планам. Он написал рапорт с просьбой послать его в Ленинград на курсы руководителей физкультуры. Не столько хотел учиться, сколько надеялся уйти из взвода на должность физрука. Теперь со дня на день ожидал ответа из отдела кадров.

Полог палатки откинулся. Согнувшись, вошел майор Лукьянов. Ярцев сделал движение, точно хотел встать, полагая, что майор скажет: «Лежите». Лукьянов не любил тревожить людей и обычно старался говорить в непринужденной обстановке. Но на этот раз он молчал, выжидая, пока старший лейтенант приведет себя в порядок. В лице майора не было присущей ему приветливости.

— Нескладно получилось, — сказал наконец.

— Да-а, — неопределенно ответил Ярцев, стараясь угадать настроение замполита.

— Ведь нужно было не только провести огневиков, но и разведать скрытый подход. И что обидно, в каких-нибудь пятистах метрах на север превосходный подъезд и противником совершенно не просматривается. Я только что был там с лейтенантом Красновым.

«Вот оно что! Пожаловался! Наверное, всю вину на меня свалил».

— Товарищ капитан! — негромко крикнули снаружи. — Командир полка едет!

Ярцев хотел разбудить Стрельцова, но Лукьянов остановил его:

— Пускай спит. Пойдемте.

Родионов, заметив старшего лейтенанта Ярцева, поманил к себе:

— Почему не выполнили приказ?

«Пожалуй, будет лучше, если сразу повиниться, — решил Ярцев, — признать свою вину, и на этом все кончится. Ну, отхвачу арест. Сейчас это неважно, все равно скоро уеду». Он сделал скорбное лицо.

— Виноват, товарищ полковник.

— Вот-вот.

«Хорошо, что не стал отпираться…»

— Еще бы не виноват! Наступление сорвал, орудие и людей вывел из строя.

Ярцев попытался возразить, что вина его условна, так же как срыв наступления на мифического противника, но полковник сурово оборвал:

— Кто на учении потеть боится, в бою и крови испугается.

— Я фронтовик, у меня тяжелое ранение, — обиженно скривил губы Ярцев. — Да что я, товарищ полковник, один виноват? — вырвалось наперекор задуманному покаянию. — Краснов огневым взводом командует, а не я… Кроме того, я вообще могу доказать свое алиби в этом деле! — почти выкрикнул Ярцев и струсил, увидев, как глаза полковника стали жесткими и колючими.

— Алиби? — с угрозой переспросил Родионов. — Может быть, вы и к гибели разведчика Остапенко не причастны? Почему солдат попал под снайперский выстрел?!

Ярцев молчал.

— Я разговаривал с солдатом, — вступил в разговор Лукьянов. — Устал, говорит, ползти и поднялся, чтоб дух перевести.

— Вот почему! Задохнулся, не научили его переползать, не закалили физически. И кто не научил? Командир взвода, отличный спортсмен! Идите. Потом разберемся. Позор!

Родионов скрутил папироску, уронив на снег несколько золотистых витков табака, вставил ее в мундштук, зажал в зубах. Торопливо чиркнул спичкой. Она сломалась. Полковник вынул другую, потом еще одну. От пятой спички наконец прикурил и уже вполне спокойно спросил Лукьянова:

— Что Краснов, сильно переживает?

— Стрельцов на него арест наложил.

— Вот это напрасно! Где он?

— Спит.

— Давно?

— Часа два, пожалуй.

— Разбудить.

Краснов все бродил по склонам Безымянной в поисках наилучшего выхода из создавшегося положения. Облюбованный вместе с майором Лукьяновым северный подъезд, хотя и был совершенно скрытым от наблюдения со стороны «противника», но имел серьезный изъян. Автотягач мог подойти с орудием к огневой позиции метров на пятьдесят, не ближе. Эти несколько десятков метров представляли многоступенчатую каменную лестницу.

Краснов направился вниз, на батарею. Чем ближе он подходил к палаткам, тем чаще думал о полученном сегодня взыскании. Конечно, часть вины была и за ним, но обидело, что Стрельцов даже не выслушал, не разобрался, в чем дело, а сразу, «с ходу», как говорят, влепил двое суток! В довершение к аресту обозвал растяпой.

Вслед за первой благодарностью от командира полка — первый арест в жизни!

Стрельцов принял холодно и сухо, сквозь зубы объявил, что снимает наложенное взыскание. Краснов вздохнул с облегчением, но от следующих слов, сказанных как бы ненароком, бросило в жар:

— Поклонитесь адвокату.

— Я не жаловался!

— Ладно. Это теперь не имеет значения. Взыскание снято. Разведали новый подход?

Краснов подавил обиду и изложил свой план: до восхода луны убрать «подбитую» гаубицу сержанта Окунева и поставить в окоп орудие Ваганова.

— Ерунда, — отрезал Стрельцов. — Нечего терять времени на эвакуацию. Вы же два окопа вырыли? Ну и ставьте второе орудие на свое место. Впрочем, ладно. Я сам буду руководить. Хватит за вас пилюли глотать. — Махнул рукой и чертыхнулся.

— Кого это вы там браните? — спросил вошедший Лукьянов.

— Ярцева, кого же еще.

— Да, — озабоченно произнес Лукьянов. — Нехорошо вышло.

— Меньше бы возились с такими, больше порядка было бы. Вечно уговариваем, воспитываем, убеждаем! В три шеи таких!

— Бывает и так. Но это последний выход. Народ уверился, что армия перековывает самых неисправимых. И это верно. Конечно, легче работать, если приходят только хорошие да примерные. В жизни так не бывает. Приходится возиться. Зато народ и говорит спасибо.

— На меня пока не жаловались, — хмуро сказал Стрельцов. — И сейчас еще письма шлют, благодарят.

— Очень хорошо. Пишут, конечно, хорошие люди?

— У меня плохих не было.

— Так-таки и не было? — прищурился Лукьянов. — А Коробочкин, Михайлов — забыли, сколько вы с ними мучились?