Илья Миксон - Святое дело

— То сначала, — примирительно сказал Стрельцов. — Потом орлами стали. Повозился, конечно…

— «Повозился», — засмеялся Лукьянов. — Воспитывать пришлось, вот что, Сергей Васильевич! Послушаешь вас иногда и диву даешься. А ведь любите вы свое дело и солдат своих — беленьких и черненьких! — любите. Любите!

— Я за них отвечаю.

— Отвечаете. И мы за вас отвечаем. И нам приходится с вами возиться: воспитывать, убеждать, уговаривать. И с Ярцевым хлопот немало было. Помните историю с официанткой?

— Выкрутился он тогда.

— Выкрутился! Из круглых: катится, не цепляет.

— И неплохой же парень! — с досадой воскликнул Стрельцов. — Но…

— Вот именно, «но». Если бы не это «но»!

— Не думаю, что Ярцев вчера умышленно насолил ему, — кивнул на Краснова.

— Нет, — согласился Лукьянов. — Поленился, ноги свои пожалел. Какое решение приняли? — спросил вдруг, резко меняя тему разговора.

Внимательно выслушал, помолчал.

— Послушайте, товарищи, — заговорил оживленно. — В финскую у нас в полку произошел такой случай. Было это в районе Кивиниеми… Нужно было подавить дот прямой наводкой по амбразурам. Посмотрели, подсчитали — выстрелов двадцать дадут сделать. Для дота хватит, но пушку укрыть не успеем. Тогда командир орудия привязал к пушке канат, метров в сто. Другой конец протянул за бугор. Ночью орудие поставили на прямую наводку, а на рассвете ударили. Шесть попаданий в амбразуру! В ответ, конечно, бешеная стрельба. Расчет ползком отступил за бугор и канатом потащил пушку. Пули от щита горохом отскакивают. Противник растерялся: что за диковина? Людей нет, а пушка катится. Самоходок тогда еще не было. Ну, пока опомнились, полковушка была уже в укрытии.

— Нашу веревочкой не дернешь, — с сомнением произнес Стрельцов, но рассказ заставил призадуматься.

— Зачем же веревочкой? — видно было, что замполиту не хотелось сразу отступить от своего предложения. — Тросом, лебедкой тягача.

— А хватит? — неуверенно взглянул на командира взвода.

— Вполне! — Краснов загорелся идеей Лукьянова. В воображении созрела новая оригинальная мысль.

— А что вы предложили бы?

Краснов только ждал этого вопроса.

— Если нам так сделать, — горячо заговорил, — поставить второе орудие на место первого и не маскировать его.

— Как это? — нахмурился Стрельцов.

— Погодите, не перебивайте, — остановил Лукьянов и одобряюще поддакнул: — Так, так…

— «Противник» примет новое орудие за подбитое и не станет трогать его. Расчет заляжет между станинами. Как только подадут команду, все по местам и — беглый огонь!

— А затем орудие убрать лебедкой тягача, — подхватил Лукьянов.

— Совершенно верно!

Краснов взглянул на Стрельцова: что он скажет?

Командир батареи не торопился с ответом. Замысел понравился, но справится ли Краснов? Такой вариант исключал присутствие на огневой позиции его, Стрельцова: в самый ответственный момент будет на наблюдательном пункте. Но предложение было заманчивым. Рискнуть?

Лукьянов молча ждал ответа, Краснов волновался.

— Хорошо, — выговорил наконец. — Так и сделаем, но, — покосился на майора, — никому! Узнают посредники — все прахом!

— Не выдам, — заверил Лукьянов.

— Пошли, — сказал Стрельцов, поднимаясь. — Уточним на месте все детали.

— А я — к людям, — сказал Лукьянов, направляясь к солдатским палаткам.

С наступлением темноты подобрались к «подбитому» орудию и на руках спустили по северному склону вниз, к тягачу.

Окутанное ночной темнотой небо озарялось подрагивающим голубоватым светом. За сопками трудились электросварщики, комбинат строили днем и ночью. Сполохи электросварки казались отсветами далекой артиллерийской канонады, а дробный рокот пневматических молотков — очередями пулеметов. Невольно возникало ощущение настоящей фронтовой обстановки.

В этот час в палатке, где располагались вчерашние «убитые» и «раненые», шел приглушенный разговор. Собственно, говорил один Синюков, окрестивший себя «живым трупом». Остальные солдаты молчали, погруженные в невеселые думы: сейчас, когда они бездельничают вокруг краснощекой железной печки, товарищи, напрягаясь изо всех сил, толкают орудие. Вчера всем взводом катили и то тяжело было, а теперь? Четверо совершенно здоровых людей лежат, изнемогая от тепла и скуки, изображая из себя героев, проливших кровь в бою. Лишь Синюков не унывал:

— Начинаю верить в загробную жизнь!

Никого не задело столь интригующее начало. Молчали, будто и в самом деле были мертвыми.

— Начинаю верить в загробную жизнь, — повторил Синюков, задетый равнодушием слушателей. — Табак выдают, обедом кормят…

— Замолчи! — неожиданно выкрикнул Джутанбаев. — Без тебя тошно!

— Товарищи надрываются, а он с шутками! — поддержал Савичев.

Внезапно Синюкова озарила идея. Вначале она показалась просто забавной, не решился высказать ее вслух, опасаясь новых упреков. Подумав еще немного, он повеселел.

— Зачем такое? — удивился Джутанбаев, глядя, как Синюков обматывает голову полотенцем.

Синюков, посмеиваясь, нахлобучил поверх полотенца шапку и, встав на колени, застегнул на шинели ремень.

— Товарищи! — сказал торжественно и в то же время задорно. — Все, кто могут идти, — за мной, на батарею! На фронте и раненые сражались!

— Ай да Синюков! Вот это агитатор!

— Голова! — причмокнул Джутанбаев и начал быстро одеваться.

В палатке поднялся шум. «Убитые» и «раненые» заторопились к выходу.

— Погодите, — поднял руку Савичев. — Всем нельзя, «убитые» должны остаться.

Солдаты переглянулись: кого считать «убитым»? Офицер-посредник сказал: «Люди убиты и ранены».

— Оставайся, Хазиз, — мягко попросил Синюков, опустив глаза.

— Почему так? — вскипел Джутанбаев. — Почему я «убитый»? Тебе загробная жизнь нравится, ты оставайся!

— Нельзя мне, — смутился Синюков. — Я ведь агитатор. Люди идут на смерть у того, кто сам ее не сторонится. Это еще генерал Драгомиров сказал.

— Какой генерал? — переспросил Джутанбаев.

— Дра-го-миров, — раздельно произнес Синюков. — Нехорошо, нужно знать героев Отечественной войны, Хазиз.

— Драгомиров… Такой генерал не слышал. Рокоссовский знаю, Доватор знаю. Драгомиров — не знаю.

Воспользовавшись замешательством, Синюков выскользнул из палатки.

— Стой! — опомнился Джутанбаев. — Не хочу быть убитым! Сам сиди мертвый!

— Хазиз, — остановил его Савичев, — оставайся, всем нельзя. И в палатке кому-нибудь нужно печку топить. Придут товарищи, погреться негде. А Драгомиров еще при царе, в прошлом веке жил…

«Раненые» бегом устремились на сопку. Навстречу попался сержант Ваганов.

— Комсорг! — закричал Синюков с такой радостью, будто после долгой разлуки и нудного лежания в госпитале встретился с однополчанином. — Спешим на помощь!