Илья Миксон - Святое дело

— Савичев — молодчина! — с гордостью сказал Стрельцов, забыв на минуту обо всем другом.

— По вашей милости руку сломал.

Родионов сделал несколько шагов по палатке.

— Ну хорошо, — он остановился против Стрельцова, — машину отремонтируем, кость срастется. А дальше как?

— Товарищ полковник, прошу отправить меня из полка.

— Что? Из полка отправить? Заварил кашу, а нам расхлебывать? Нет уж, вместе дело исправлять надо. Где упал, там и подняться должен.

— Не могу я, товарищ полковник…

— Коммунисты так не поступают, — сурово сказал Лукьянов.

Вошел лейтенант-связной: полковника требует генерал.

— Товарищ майор, — просящим тоном обратился к Лукьянову Стрельцов, когда они остались одни, — прошу отправить меня из полка.

— Вам уже ответили. Еще раз услышу, предложу обсудить в партийном порядке. Стыдно!.. Возьмите себя в руки, Сергей Васильевич.

Возвратился Родионов.

— Отбой!.. Нет, нет, — остановил Стрельцова, — батарею поведет лейтенант Краснов. Вы поедете в санитарной машине.

— Но, товарищ…

— Никаких «но»! Вас нет. Понимаете? Нет! Ранены, отправлены в тыл. На одном Стрельцове батарея не держится. Нет Стрельцова, есть Краснов. Выйдет из строя Краснов — его заменит другой! В армии всегда есть командир. Все люди смертные, командир бессмертен! Идите, — сказал уже мягче. — Вам нужно отдохнуть.

Стрельцов ушел.

Родионов, крепко потирая подбородок, спросил:

— Как думаешь, успеют посадить Савичева на московский?

— Должны.

— Хорошо бы. В местном скверные вагоны: старые, дребезжат.

— Не все сразу, — развел руками Лукьянов, как бы оправдываясь, что существуют еще устаревшие вагоны.

Полк возвратился с учения на другие сутки. Пока орудия и тягачи поставили на колодки, взошла луна.

Стрельцов медленно брел домой, скорее по привычке, чем по необходимости: все равно, куда идти ночевать — домой или в казарму…

Он продвигался по коридору осторожно, стараясь ничего не задеть, не привлечь внимания соседей. Благополучно миновав гремучую лохань, висевшую на стене, подумал: «Кажется, впервые. А Нина говорит: «Не научишься…»

Долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Вдруг дверь отворилась, но он молча стоял, не решаясь переступить порог.

В этот ранний час в небольшом привокзальном скверике было пустынно. С веток срывались тяжелые капли и падали в лужи, вздымая маленькие, быстро гаснущие всплески. Дождь прекратился недавно, серые рыхлые облака торопились очистить небо для солнца. Верхушки деревьев зазолотились, зачирикали неунывающие воробьи.

Нина ничего не слышала, одиноко сидела на влажной скамье. Рядом, прямо на земле, стояли чемоданы, и на них — саквояж. Уголок чемодана омывал небольшой ручеек воды. Нина не обращала внимания, было все безразлично. Она нервничала, пока не купила билет: боялась, что не дойдет очередь.

Через полчаса должен прийти поезд. Пассажиры давно покинули тесный зал ожидания, сгрудились на платформе и заговаривали с будущими спутниками. Нина, избегая расспросов, ушла в сквер.

В сердце была щемящая пустота. Она чувствовала себя несчастной и измученной непосильным бременем, которое взвалила на свои плечи. Уже не возмущалась Сергеем, возбуждение давно улеглось, но и не простила ничего.

По дороге на станцию не думала ни о чем, только хотела скорее добраться до кассы, взять билет и сесть в вагон. Представлялось, что поезд уже давно стоит.

Маленький перрон все больше заполнялся людьми, в сквере по-прежнему пустынно.

Было холодно и сыро. Нина запахнула плащ и сидела, сжавшись в комок.

К станции подходил товарный состав. Стук колес усиливался, перерастая в сплошной грохот. Казалось, что поезд мчится прямо на беззащитный скверик. Еще минута, и он подомнет под себя деревья, скамью, Нину. Она судорожно закрыла глаза и втянула голову в скользкий воротник плаща. Промелькнула сумасшедшая мысль: «Вот и хорошо. Так будет лучше».

Поезд, не убавив хода, со свистом пронесся дальше. Вслед за ним умчался и страшный грохот. Несколько секунд еще доносился перестук тяжелых колес, потом затих и он.

Она осторожно перевела дух. «До чего дошла. Нет, это нервы».

Дежурный хрипло объявил о выходе с предыдущей станции московского поезда.

Через пятнадцать минут поезд будет здесь. Теперь не пройдет мимо, остановится и будет ждать, пока Нина не сядет в вагон. Но куда она поедет? Зачем? Ведь здесь останется часть души, большая, по-настоящему не раскрывшаяся любовь. Как она будет жить без нее?

«Сережа!.. Отчего ты изменился так? Или был таким, а я не знала, представляла другим?! Да и как я могла тебя знать? Мы не виделись почти девять лет! Школьные годы нельзя принимать в расчет. Юность, порог жизни… Сейчас совсем другое. Ты, наверное, тоже ошибся. Я рисовалась иной, не такой, как есть. И вот, даже не узнав друг друга, не поняв, мы разошлись. Почему? Зачем? Отчего я так поторопилась? Конечно, виноват ты. А я? Ведь ты хотел что-то сказать, может быть, самое важное, большое, после чего все бы выяснилось. А я даже не захотела выслушать. Да, но жить так, как мы жили до сих пор, тоже нельзя. Нет-нет, об этом не может быть и речи! Ни за что».

— Здесь не занято?

Нина, не подняв головы, молча отодвинулась.

— Добро еще дождь перестал, — снова услышала грудной женский голос. — Всю ночь лил как из ведра. Промокли, наверное, наши соколики. В такую-то ночь, в грозу — и тревога.

— Что вы сказали? — Нина очнулась и подняла голову. Рядом сидела жена полковника Родионова. «Откуда она здесь?»

— Куда уехали? — машинально спросила.

— Кто знает… По тревоге.

— А я так и забыла положить Сергею в «тревожный» чемодан теплую пару белья. Он давно просил, а я все забывала. — Она не заметила, как подумала вслух.

— Это плохо.

— Кто ж знал?..

Лицо Варвары Ильиничны приняло строгое, почти суровое выражение.

— Никто не знал! А готовы всегда должны быть, ко всему готовы. На то мы и жены офицеров. Нашим мужьям повестки из военкомата не приносят, горнист вызывает. А когда он тревогу затрубит — кто скажет…

— Да, да… — прошептала Нина и вздрогнула: дежурный объявил о подходе поезда.

— Это не ваш, — успокоила Варвара Ильинична. — Сидите… вы всерьез надумали уехать? Мужа бросить?

Нина молчала.

— У меня с Василием Игнатьевичем тоже случай был. Приехал с полигона мокрый, усталый, грязный. Завалился на кровать, прямо на тюлевое покрывало! И уснул. Ну что ты скажешь! — засмеялась, осуждая мужа и удивляясь его незлонамеренной провинности.

— Сережа тоже был утомлен. Два раза на стрельбище бегал, на склад. Он ведь, знаете, беспокойный… Все сам, все сам, никому ничего не доверит… О чем я говорю? — спохватилась и вдруг потянулась к Варваре Ильиничне: — Разве в салфетке причина? Разве из-за дорожки измятой я решила уйти?