Илья Миксон - Святое дело

— Понимаю, — она слегка наклонила голову. — Это знак уважения мундиру, долг вежливости. Но я хочу сказать о другом. Ведь нужно, чтобы солдаты уважали офицера не только как лейтенанта или майора. А для этого они должны видеть в нем прежде всего человека.

— И сам он должен ценить и уважать в своих подчиненных человеческое достоинство, — убежденно добавил Краснов.

Надя вдруг тихонько рассмеялась и взяла его за руку.

— Смешно! Штатская учительница философствует о воинском воспитании, наставляет кадрового офицера.

— Вы очень верно сказали, Надя, — ответил Краснов.

Он боялся пошевелиться, чтоб она не отняла свою руку. А ей вдруг захотелось прижаться к нему. Желание было столь неодолимым, что, опасаясь не совладать с ним, она быстро поднялась со ступеньки и сказала изменившимся голосом:

— Пойдемте бродить.

Он осторожно взял ее под руку и повел вдоль улицы. Когда они поравнялись с двухэтажным зданием Дома офицеров, Надя увлекла Краснова к входным дверям. Он согласился, не спрашивая зачем. Они прошли в тихую уединенную комнату, где обычно проводились занятия детской музыкальной школы.

Надя откинула полированную крышку пианино и усадила Павла.

Он не возражал, лишь удивился, покорно коснулся пальцами клавишей.

Надя молча слушала и никак не могла определить, что он играет. Она уже слышала это однажды. Как-то после занятий задержалась в Доме офицеров, все уже разошлись, горело дежурное освещение. В тишине длинного коридора раздавались звуки пианино, они звучали то тихо и грустно, то наполнялись страстью, звали кого-то и никак не могли дозваться.

Надя пошла навстречу звукам и остановилась в изумлении. За пианино сидел Краснов.

Она слушала, боясь шелохнуться, чтобы не прервать его, не выдать себя. Вдруг застыдилась, словно ее уличили в чем-то дурном, а музыка следовала за ней, звала обратно.

Сейчас она узнала ту же страстную, полную сомнения и надежды мелодию. Но теперь к одинокому голосу любви присоединился другой — задумчивый, робкий в своем чувстве: «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люблю…»

— Почему вы не стали музыкантом? — спросила она после паузы.

Он улыбнулся, ответил шутливо:

— Я не Мусоргский. Мне выбирать нечего. И давно уже выбрал профессию. Почти десять лет назад.

Она промолчала, ожидая, чтобы он продолжил разговор.

…Третий месяц шла война. Люди уходили на восток, а Павел с матерью все не верили, что фашисты дойдут…

Потом железную дорогу перерезали. Им посчастливилось устроиться на автомашину. Магистрали были забиты колоннами войск и беженцев. Шофер боялся бомбежек и выбирал тихие проселочные дороги. По ним нельзя было ехать полной скоростью, поэтому, наверное, машину настигли мотоциклисты. Всего два, но на каждом мотоцикле стоял пулемет, а среди беженцев были только женщины с детьми и старики. Шофер гнал полуторку, ее швыряло из стороны в сторону, и фашисты никак не могли попасть в колеса. Они стреляли почему-то только понизу. Мать заслонила собой Павла и плакала.

Спасение пришло неожиданно. Впереди, слева от дороги, один за другим прогремели пушечные выстрелы. Передний мотоцикл взлетел в воздух. Шофер растерялся и круто затормозил. Мотор заглох. Из кустов вышел молодой командир с двумя кубиками на петлицах, спросил, откуда едут, видели ли немцев. Но люди знали только о своих преследователях, которые уже никому не были страшны.

«Это разведчики», — спокойно заметил лейтенант.

Спокойствие его быстро передалось всем. Женщины пришли в себя, стали благодарить спасителя, угощали всем, что было. «Вот от табачка не откажусь», — сказал лейтенант.

Шофер отдал свой кисет.

«Спасибо, — поблагодарил лейтенант и крикнул кого-то. Тотчас появился пожилой солдат. — Принимайте подарок».

«Ой!» — с восторгом воскликнул солдат и бегом бросился обратно в кусты, где стояли замаскированные пушки.

Послышался нарастающий рев. Лейтенант заторопил шофера. Тот быстро завел мотор. Лейтенант помахал рукой и не спеша направился к орудиям.

Машина помчалась дальше на восток. Но теперь все были спокойны, знали, что на пути фашистов остался лейтенант с солдатами.

— И я понял тогда, что самая благородная профессия — ограждать мир от войны, жизнь — от смерти.

Высокие девичьи голоса пели протяжную песню где-то далеко, за околицей. Слов не разобрать; одна лишь мелодия, как пух тополя, плыла в тихом ночном небе. И столько было чувства в ней, что и без слов все понятно.

Земля мягко пружинила, заглушала шаги. У дома с палисадником колыхались над оградой цветы черемухи, белые, будто пена морская, пахучие до головокружения. Голова и в самом деле слегка закружилась, мягкие шелковистые волосы Нади коснулись щеки, и сердце замерло, притихло, затаилось.

Словно из-под земли вырос Шилко.

— Товарищ лейтенант, вас командир дивизиона зовут.

— Хорошо, — ответил Краснов, не отпуская Надиной руки.

— Срочно! — досказал Шилко.

— Да… Надя!

Она подняла глаза.

— Надя, — повторил Краснов сухими непослушными губами, его неожиданно поразила дикая мысль: он видит ее в последний раз. Сейчас он уйдет от нее и уедет куда-то далеко, может быть, навсегда.

— Что? — шепотом спросила она и присмирела, сердцем угадав, что он заговорит о любви. Но Павел молчал, и Надя снова осторожно подняла глаза: — Какой у тебя странный взгляд.

— Разве?

— Странный.

— А я люблю тебя, — сказал он вдруг. — Люблю…

Надя испуганно прикрыла ладонью рот, как будто это она призналась в любви в присутствии солдата.

Шилко повернулся и ушел в темноту. «И правда, — подумал он, — не соврал Синюков. Ну что ж, хорошая пара. Лейтенант человек умный, работящий, и она ученая».

Краснов не вошел, вломился в кабинет Юзовца.

— Товарищ подполковник!

— Тихонько, тихонько. Вижу и слышу. Как говорится, не контуженный. Вот что, дорогой. Майор Фролов в отпуск уходит, затем поедет в Хабаровск экзамены держать. В связи с этим за начальника штаба останется капитан Стрельцов, а вам придется батареей покомандовать. Справитесь?

Справится? Да он сейчас способен не то что батареей командовать, прикажут сопку сдвинуть — сдвинет, в море столкнет, только брызги взлетят до самых звезд.

Но почему комбата временно замещать будет он, а не Долива?

— Некому больше. Долива, как говорится, слишком м-м… Ну, пора к командиру полка. Так, значит, и доложим.

И снова Павел на улице, бежит, летит мимо заборов, мимо белой кипени черемухи. А сердце поет! У лейтенанта такое же сердце, как у каждого влюбленного…

Вместо белого потолка со следами малярной щетки над головой колыхались на светло-желтом брезенте черные силуэты резных листьев и причудливо изогнутых ветвей, будто ожила древняя китайская картина.