Илья Миксон - Святое дело

Фиалкин нерешительно оглянулся вокруг.

— По личному.

«Личное» оказалось старательно, но неумело исполненным чертежом прицельного станка. Как ни напрягал свое техническое воображение Краснов, но так и не смог полностью разобраться в замысле изобретателя.

— Объясните, пожалуйста.

Фиалкин, сильно волнуясь, начал излагать свой проект. По мере рассказа лицо его распалялось румянцем, голос креп.

— Понимаете, товарищ лейтенант. Чуть-чуть ошибся Джутанбаев и — промах! Капсюль не сработал. Попробуй попади иголка в иголку!

Предложение было остроумно. В ствол закрепленного на станке карабина закладывался шомпол с патефонной иглой на конце. Напротив, на специальной стойке с зажимом для охотничьего капсюля, стояла вторая игла, закрепленная в бойке. Карабин наводился в мишень, затем иглы точно устанавливались одна против другой. После регулировки наводка оружия сбивалась, и только при соблюдении всех правил стрельбы можно было попасть иглой в иглу, а значит, и разбить капсюль. Шомпол посылался вперед силой боевой пружины затвора.

— Очень хорошо! — похвалил Краснов. — И, что важно, можно тренировать в стрельбе на любое расстояние!

— По-моему, интересно будет Джутанбаеву, товарищ лейтенант? — скорее спросил, чем подтвердил Фиалкин.

— Безусловно. Только почему вы лишь о Джутанбаеве говорите?

— Комсомольское поручение, товарищ лейтенант…

— Знаю, помню. Но этот станок для всего полка нужен!

— Ну, что вы, товарищ лейтенант!

— Да, да! — горячо возразил Краснов, сам загоревшись идеей. — Вызовите Рябова! Интересное дело! — сказал ему. — Товарищ Фиалкин изобрел новый прицельный станок; Нужно помочь оформить чертежи. Сумеете?

— Слушаюсь, — равнодушно сказал Рябов.

Краснов нахмурился.

— Я не приказываю. Как хотите.

— Не надо, товарищ лейтенант, — обиженно сказал Фиалкин. — Найдется кому.

— Пожалуйста, — сухо произнес Краснов. — Можете идти.

Рябов заколебался, но лейтенант уже не смотрел на него, положил руку на плечо Фиалкина и ободряюще улыбнулся.

— Ничего, что-нибудь придумаем!

А от встречи с Рябовым остался на душе неприятный осадок. И недовольство самим собою…

Солдат Рябов. Во взводе его видели редко. После завтрака он сразу же уходил в клуб, где работал в комнате, именуемой солдатами «студией Рябова». Рисовал портреты отличников, копировал картины известных художников. Не только в клубе, но и в подразделениях висели его работы. Занятия Рябов посещал редко. Поначалу капитан Стрельцов возмущался, но потом махнул рукой. И Рябов незаметно для себя, да и для других, отстал от взвода, на инспекторской проверке провалился, не поразил ни одной мишени.

На следующий день после комсомольского собрания Краснов вызвал Рябова к себе. Вскоре подошел старшина Нестеров, он долго прислушивался к словам лейтенанта и не вытерпел:

— Разрешите один случай рассказать?

Краснов кивнул. «Ну-ну, — подумал. — Сейчас, конечно, скажет: «Был в нашей батарее, на фронте…»

— Был на фронте в нашей батарее повар, — начал Нестеров, и Краснов улыбнулся. — Костяшкин по фамилии. Трус беспримерный! Каску даже на ночь не снимал. Бывало, раздает обед, а тут, на беду, снаряд поблизости шарахнет. Ну, черпак — в одну сторону, Костяшкин — в другую! Вытащат его за шиворот из ровика и — к котлу. А он дрожит как заяц и все прислушивается. Черпак так и пляшет в руках! Половина обеда — на землю! Прихожу к командиру батареи на пункт, докладываю: «Как хотите, товарищ старший лейтенант, я Костяшкина больше к котлу не подпущу!» Подумал старший лейтенант и говорит: «Отправить Костяшкина во взвод связи. Побегает с катушкой под огнем, сразу из него страх выдует!»

И что бы вы думали?! Первые дни Костяшкин еще больше переживал. Он и раньше худущий был: когда под ложечкой от страха сосет, никакие харчи не помогают. Кости да кожа! Одним словом, фамилия Костяшкин была прямо подогнана к нашему повару. А тут совсем отощал солдат. По глазам только и узнать можно. Прошла неделя, другая. Начал Костяшкин меняться. Переборол-таки страх свой заячий! Бывало, обстрел, бомбежка, ночь, ливень, а Костяшкину — все нипочем! Мигом линию связи восстановит. И поправился сразу. Куда там! Не узнать нашего Костяшкина. Уже не на связиста, а на повара стал похож.

Краснов слушал с интересом, но никак не мог уяснить, к чему клонит хитроватый старшина.

— Месяца через полтора, — неторопливо продолжал Нестеров, — решил я снова забрать Костяшкина на кухню. Повар он все-таки был хороший. И снова стал Костяшкин к котлу. Поначалу все шло гладко, но вскорости, смотрю, загрустил наш повар. Опять с него жирок спал, каску начал носить и, как раньше, шарахается при каждом свисте. Приходит однажды командир батареи на огневые, Костяшкин к нему: «Прошу перевести меня снова во взвод связи! Боюсь, — говорит, — на кухне, и аппетита нет». Так прямо и сказал. Посмеялся комбат, но просьбу уважил. Костяшкин войну связистом и окончил. Орденом его наградили и медалью. А когда демобилизовался, три дня за мной ходил, все упрашивал, чтоб вписали ему в проходное свидетельство специальность связиста, а не повара.

Краснов рассмеялся, улыбнулся и Рябов.

Старшина выдержал паузу:

— Вот и нашего Рябова поменьше бы в клубе держали, больше бы толку было! Совсем не умеет стрелять! И как не совестно ему отличников рисовать, а самому в хвосте плестись?

Рябов сник и опустил голову.

— В бою, брат, кисточкой много не сделаешь! Раз ты солдат, то первое твое дело — карабин, а не краски!

— Сами посылаете, — тихо возразил Рябов, не поднимая головы.

— Была бы моя воля, я бы тебя в клуб на пушечный выстрел не пустил! Художник мне нашелся. Репин-Шишкин! Ты мне на стрельбище свое художество покажи!

После этого разговора Рябов наотрез отказался ходить в свою студию. Начальник клуба пожаловался майору Лукьянову. Тот позвонил в батарею, у телефона оказался Краснов. «Вы мне и нужны», — сказал майор и пригласил зайти.

«Расскажите мне все о Рябове». К сожалению, Краснов не очень много знал о нем. Да и как узнать, если солдат на привилегированном положении?

«Это не оправдание, — жестко произнес Лукьянов. — Солдат — прежде всего солдат. В этом старшина прав. Но и талант глушить не дело. Ведь кроме пользы для полка надо и о человеке думать!»

«Как же мне быть?» — спросил Краснов.

Лукьянов опять улыбнулся своей мягкой и доброй улыбкой.

«Как? Знал бы, один за всех командиров управлялся бы… Сами ключик ищите!»

Никак этот ключик не отыскивался. Рябов держал себя теперь обособленно, сторонился товарищей, приказания выполнял, но без всякой охоты. Стрелял он по-прежнему неважно, хотя занимались с ним немало.

Краснов пытался поговорить по душам еще раза два, но, кроме односложных ответов, из солдата ничего нельзя было вытянуть.