Феликс Овчаренко - Море штормит

Все решительнее надвигается с востока рассвет. Блеклая закраина неба потихоньку начинает наливаться сочной голубизной. Бойцы вслед за Алексеем ползут вдоль извилистого ручья. Шум талых вод способен заглушить даже грохот танка, и все же каждый действует еще осмотрительнее, чем вначале. Любая оплошность может обернуться бедой. Первый же выстрел поднимет на ноги весь гарнизон.

Тишина становится уже подозрительной. Доронин то и дело прижимает к земле отряд. Моряки ползком взбираются на насыпь, преодолевают полотно дороги, по одному спускаются в болотистый овраг. А вокруг по-прежнему стынет безбрежная предрассветная тишь.

Не замеченные никем, десантники бесшумно пересекают большой пустырь, превращенный в свалку. Задерживаются у обгорелого здания механических мастерских, чтобы перевести дыхание после затяжного броска. Они уже готовы двинуться дальше, как вдруг из темноты раздается хлесткое:

— Хальт!

Десантники замерли. Алексей оглянулся на командира. Доронин приложил палец к губам. Окрик не повторился. Выждали еще несколько минут. Тихо:

— Разрешите, — прошептал Алексей.

— И мне… — Сашко Самоцветов бесшумно вынул из ножен трофейный кинжал с черной костяной рукояткой.

Доронин кивнул:

— Давайте.

Двое отделились от группы. Неслышно поползли в обход часового, добрались до невысокой, сложенной из ракушечника стены. Дальше тянулись корпуса завода. Отыскали в стене пролом и притаились. Вскоре послышались шаги часового. Немец шел медленно, видимо озираясь, внимательно вглядываясь в рассеивающийся туман. Не дойдя метров десяти до пролома, он повернул назад. Шуршание гравия под сапогами замерло за углом заводского корпуса. И тотчас оттуда послышалась немецкая речь. Говорили двое. Затем голоса стали удаляться. И наконец совсем стихли.

Друзья глянули друг другу в глаза. Сашко поднял к плечу стиснутый, кулак, решительно тряхнул головой. Давно уже у них выработался свой особый язык. Алексей ответил тем же. И крадучись поползли в разные стороны от пролома.

Уже через несколько метров Алексей обнаружил в стене еще одну брешь. И сразу же за ней увидел неглубокую траншею, на дне которой застоялась дождевая вода. Он сполз в нее и, пригнувшись, осторожно стал подбираться поближе к корпусам. Но снова пришлось затаиться. Совсем рядом послышалось хлюпанье грязи под сапогами. Выглянув из-за куста, Алексей замер: прямо на него с винтовкой за спиной, в низко надвинутой на лоб каске вразвалку шел кряжистый, коротконогий солдат. У траншеи он остановился. Прислушался. Забрызганные грязью сапоги оказались на уровне глаз десантника.

Пока Алексей раздумывал, как поступить, у противоположного угла раздался глухой звук, будто бросили на землю мешок с зерном. Немец вздрогнул и обернулся. И в тот же миг Алексей рванул его за ноги вниз. Часовой хлюпнулся в ржавую воду…

К траншее подполз Сашко.

— Здорово ты его! В нем же пудов пять, не меньше.

Алексей не ответил. Только сейчас он разглядел: поодаль, в стороне от других деревьев, словно расщепленная молнией, стоит черная, обугленная ольха. Та самая ольха, которую, в серебристой листве, густокронную, он написал маслом в самый канун войны…

В 3.45 в штаб отправили первую радиограмму:«Закрепились в порту, на территории судостроительного завода. Заняли элеватор. Пока не обнаружены. Готовимся к бою».

В 5.22. «Немцы хватились часовых. В перестрелке с дозором противника уничтожили трех гитлеровцев. Остальные отступили. Потерь нет».

В 6.01 «Атаковали одновременно с двух сторон. Численность противника до батальона. Принимаем бой».

С чердака трехэтажного здания конторы порта, где заняли оборону основные силы десантников, хорошо видны все подступы к причалам, к развалинам судостроительного завода. Хитрое переплетение кривых, петляющих улочек. Словно вцепившиеся друг в друга сложенные из желтого камня домишки. Густые заросли тамариска, акаций. У поворота изрытой воронками дороги сиротливо высится закопченная башня мечети. Алексею хорошо знакома эта окраинная часть Петровска, так называемый Старый город. Но теперь его не узнать. Покинутые жителями кварталы, обугленные телеграфные столбы, груды битого кирпича, словно потухшие свечи, черные остовы печных труб… Некогда шумный портовый район походит сейчас на раскопанный археологами мертвый город, от которого веет вечной тишиной.

Только трупы фашистов на пустыре перед элеватором да все еще стелющийся дым напоминают о том, что безмолвие пустынных улиц обманчиво, что вслед за первыми двумя атаками нужно ждать нового, еще более отчаянного натиска врага.

Из полуподвала, где разместился штаб десантного отряда, на чердак поднялся Доронин. Он без фуражки. У него перебинтована голова. В лицо въелась копоть.

— Внимательно наблюдайте за шоссе. Похоже, готовят гостинец. — Он поморщился от боли, но, перехватив встревоженный взгляд моряков, попытался улыбнуться: — Выше голову, гвардия!

— Есть наблюдать за дорогой? — откликнулся Алексей и расположился с биноклем у чердачного окна.

Сашко склонился над пулеметом. Достал новую ленту. У него все еще блестят на лбу мелкие бисеринки пота. У амбразуры в стене расположился Дмитрий Колесников, русоволосый молчаливый уралец.

Слева от элеватора в бинокль видна решетчатая, железная ограда. Почти вплотную к ней подходит кирпичное здание электростанции. Оттуда ведут огонь матросы и саперы из группы старшины Андрея Хворостова. Они первыми сегодня приняли на себя удар. Двое убиты, несколько человек ранены. Оттого-то к ним и поспешил Доронин. Алексею видно, как он поит из фляги перевязанного бинтами матроса.

А шоссе по-прежнему пустынно. Лишь откуда-то из-за железнодорожной насыпи доносится прерывистый рокот. На правом фланге, метрах в пятидесяти от них, — приземистая, с узкими, как бойницы, окнами, бетонированная коробка портового склада. Сейчас склад превращен в один из опорных рубежей обороны. Двенадцать десантников во главе с «батей» Кривцовым залегли у окон. За обитой железом дверью установили пулемет. У небольшого пролома в стене притаился лучший гранатометчик отряда Мухтар Алиев. В студенческие годы у себя в Фергане он был чемпионом по метанию копья. Порывистый, темноглазый, в бою он стремителен, неудержим. Посланная его рукой граната нередко взрывается за семидесятиметровой чертой.

Подле другого склада выросла внушительная баррикада. За ней окопалась небольшая группа моряков, среди которых выделяется плечистая фигура старшины второй статьи Кирилла Бочко. Рассудительный, неторопливый в движениях, он стал любимцем батальона еще с обороны Одессы. О нем рассказывали истории, похожие на легенды. Однажды, оказавшись без единого патрона в осажденном доме, он в течение часа отбивался от наседавших фашистов камнями и обломками кирпичей. Он мог отступить, выйти к своим. Но рядом были два обессилевших от ран солдата, и Бочко, как когда-то запорожцы с крепостного вала, обрушивал на головы врагов тяжелые каменные глыбы. И сумел-таки продержаться, пока не подоспела помощь. Четырежды врачи отправляли его в госпиталь, не надеясь на новую встречу. Но каждый раз где-нибудь на марше Кирилл догонял свой батальон, и скупая на шумные восторги морская пехота троекратным «ура!» встречала этого добродушного гиганта.