Феликс Овчаренко - Море штормит

По его разгоряченному лицу струится пот. Он все еще не отдышался. Поэтому Таня больше не задает вопросов.

Машину бросает из стороны в сторону. Встречный ветер яростно хлещет в стекло. Надсадно гудит перегретый мотор. В мигающем свете фар возникают на пути и, стремительно отпрянув, уносятся в ревущую темноту столпившиеся у обочины деревья. В голове, заглушая гуденье мотора, стучит, надрывается одна-единственная мысль: только бы не опоздать.

А шофер, мертвой хваткой стиснув баранку, неожиданно спрашивает смущенно и глухо:

— Оленька как?..

— Что вы сказали?

— Картина висит?

— Висит… — ничего не понимая, Таня пристально смотрит на парня. А тот сдержанно шепчет, почти не разжимая губ:

— Все еще ждет…

— Кого она ждет?

— Николая Григорьевича, кого же еще.

Он щурит глаза, ниже склоняется к баранке. И снова навстречу машине неудержимо несутся непроглядная мгла, горбатая дорога, нахохлившиеся деревья-великаны.

Скорее. Скорее. Скорее! Тревога за больного мальчишку разметала, отбросила прочь все остальные заботы и думы. Но они поодиночке незаметно возвращаются опять.

«Примите заказ на Свердловск»… Ржавый замок… Непонятная девушка… Музыка… Вальс… Незнакомый ей врач, которого все еще помнят и ждут…

— Скажите, зачем он уехал отсюда?

— Зачем? — зло повторяет водитель, и ей кажется, что сейчас он снова насмешливо бросит ей: «барышня». Но парень только сокрушенно качает головой: — Вы ж ни черта не знаете.

— Что я не знаю? — она должна наконец знать!

Шофер не отвечает. Шофер вглядывается в дорогу. Шофер выжимает скорость. Ему не до разговоров. Только отчего-то еще сильнее взбугрились под кожей желваки и резче обозначились на лбу морщинки. Один за другим отлетают километры. Неожиданно его прорывает.

— Пожар тут случился… — глухо роняет он. — Доктор девчонку из люльки спасал… Балкой его… Малышку успел заслонить. А сам…

— И что же? — Тане кажется, будто ее наотмашь ударили по лицу. Только боль отчего-то отдалась в груди.

— Самолетом его — в Свердловск… К койке теперь прикован… — И тут же без перехода: — Двое уже сменилось после него. Разве сравнишь. Мелкота…

Таня желает лишь одного: только бы шофер не отрывал взгляда от дороги. Она знает: трудно будет смотреть ему в глаза.

И слов сейчас таких не найти, чтобы ответить, не кривя, этому грубоватому, занозистому парню. Что ж, может быть, он и прав. А только того мальчишку, который без памяти или в бреду, она все равно поставит на ноги, что бы там ни случилось. Даже если потребуется операция. Даже если нужно будет сделать невозможное.

Это, вероятно, очень трудно — своими руками сделать невозможное. Но ведь легко, наверное, только Ремарка читать, в теплой комнате, на мягкой тахте. Это ведь проще, чем ринуться в пламя. Это ведь приятнее, чем спорить с тайгой…

Вдали заискрились огни Заречного. Последний километр. Таня уже наготовила чемоданчик. Но тут же едва не выронила его из рук. Машину вдруг резко рвануло вбок. Отчаянно забуксовали колеса. «Газик» напрягся, весь задрожал, но только еще сильнее осел кузовом в грязь.

Шофер выругался и, распахнув дверцу, прыгнул в темноту. Под сапогами у него захлюпала вода.

— Вылазьте — приехали. — Он подал ей руку. — Намертво сели.

— Как разыскать мальчишку? — тихо спросила Таня.

— Второй дом у дороги. Справа… — Водитель глянул на ее легкие туфельки, созданные для городских тротуаров, и досадливо поморщился: — Машину оставить нельзя…

— Не беспокойтесь, — прервала его она и, выбравшись на обочину, бросила в сердцах через плечо: — Я ведь туристка.

Он ее окликнул, не успела она сделать и десяти шагов. Подбежал, разбрызгивая грязь. Молча протянул рубчатый китайский фонарь. Их пальцы встретились. И Таня почувствовала, что шофер ободряюще пожал ей руку.

Вольная манера ведения протокола целиком на совести секретаря собрания Семена Зуева. Он немного оригинал и вообще не терпит шаблона.

— Здравствуй, дорогой друг! Как твое самочувствие? Я… (по-испански).

Плашкоут — несамоходное плоскодонное судно, служащее для погрузки и выгрузки других судов в порту.