Феликс Овчаренко - Море штормит

Залюбовавшись акварелью, Таня не сразу обратила внимание на девушку в наушниках, которая склонилась за барьером и что-то записывала в толстую канцелярскую книгу.

— Мне бы поговорить со Свердловском.

Девушка вздрогнула, но тут же улыбнулась.

— Здравствуйте.

Ее большие серые глаза с притаившейся у самых зрачков синевой приветливы, смотрят доверчиво, просто. Нельзя не улыбнуться в ответ. Прошло всего каких-то десять минут, а они уже беседовали как давние знакомые. И трудно было представить, что с Оленькой, так звали русоволосую телефонистку, можно держать себя как-нибудь иначе, затаеннее или строже.

— Вы знаете, Свердловск дадут часа через два, не раньше.

— Я подожду. Торопиться мне некуда.

— Хотите, книгу дам почитать? — у Оленьки немного смущенно вздрагивают ресницы. — О любви.

— Спасибо. Лучше расскажите мне об этой картине.

— Возьмите лучше книгу.

Таня встретилась с Оленькой взглядом и поняла, что настаивать не нужно. В глазах девушки, только что светившихся радостным блеском, нежданно проглянула горькая, видать по всему, глубоко засевшая в сердце печаль. Мало ли что у нее связано с этой акварелью.

Оленька снова склонилась у аппарата. Словно дожидавшиеся этой минуты, беспорядочно принялись подмигивать ей многочисленные огоньки-оконца, напоминая настойчивым жужжаньем о далеких и близких абонентах. Таня раскрыла книгу, но читать не смогла. Слишком много шершавых, беспокоящих мыслей устало ворочалось в голове. Неладно все-таки получилось. Неладно…

Ехала по назначению в эти глухие, урманные места не то чтобы с особой охотой, по крайней мере без страха. Работают же люди даже на краю земли, на дрейфующих станциях! А это всего лишь отдаленный район области. Не Полярный, а просто Северный Урал. Виталий был настроен мрачнее.

— Хлебнешь еще, погоди, — говорил он со скептической усмешкой. — Это ты тут такая прыткая.

А она — до чего же глупая! — беспечно отмахивалась, смеялась в ответ:

— Я и в тайге не заплачу. И вообще учти: твое предложение насчет курортного, или как еще его там называют, института меня абсолютно не интересует.

Виталий сокрушенно вздохнул и, глядя в окно, осторожно промолвил:

— Но ведь я же тебя люблю…

— Разлука для любви — то же, что ветер для огня, — весело отшутилась она и принялась укладывать чемодан.

Все было просто и понятно. Только в последнюю минуту отчего-то тревожно забилось сердце. Виталий по-своему истолковал ее волнение и тихо, нерешительно напомнил:

— Будет тяжело — звони… Место в институте остается за тобой… — Помолчал и еще тише спросил: — Любишь?

— Ну как же такого не любить.

Определеннее ответить не смогла. Вернее — не захотела. Над этим по-настоящему она задумалась лишь сейчас. Так кто же он для нее — этот удивительно добрый и симпатичный хирург, гордость баскетбольной команды мединститута, надежда кафедры, без пяти минут кандидат наук? Славный малый, незаменимый, надежный друг. И потом, он такой высокий, что, когда идешь с ним под руку, все девчата с завистью смотрят вслед. Только любовь ли это? Почему она вспомнила Виталия, не в первые свои таежные дни, а именно сейчас, когда так неумолимо начали сбываться худшие его пророчества? И вправду, будто в воду смотрел, думает Таня.

Больше тридцати километров до железной дороги. Газеты приходят с трехдневным опозданием. С дальними лесоучастками связь только по рации. И самое невыносимое — грубость, замшелость этих неразговорчивых, таежных людей. Хоть расшибись в лепешку, никак не найдешь с ними общего языка, если ты не глушишь стаканами водку и не приучен с малолетства к соленому, крепкому слову. А в довершение всего — жить негде. Дом, в котором обычно селились работавшие здесь врачи, сгорел как-то во время лесного пожара. До сих пор стоят на краю поселка почерневшие, обуглившиеся срубы. Вот и втиснули ее в избу к учительнице, у которой и без того семья — двое детей и старушка мать…

Минула всего лишь неделя, а Таня почувствовала, что она здесь задыхается. Жизнь — не в жизнь. Во время практики в светлых и чистеньких клиниках, в сверкающих полированным металлом операционных все выглядело совсем иначе. Совсем не так. И сами собой всплыли в памяти слова Виталия: «Будет тяжело — звони… Место в институте… за тобой…» Какая, в конце концов, разница, любит она его или нет. Ведь он от нее ровным счетом ничего не требует. Просто готов, как всегда, по-дружески помочь, поддержать. К тому же в Свердловске у нее осталась тяжело больная тетка. Так сказать, семейные обстоятельства…

Таня откладывает книгу. Не до чтения. Каждая мысль наглухо завязалась тугим узлом. В одиночку теперь не распутать. Таким вот, как Оленька, куда легче, думает она, глядя на спокойное, чуть-чуть удивленное лицо сидящей за барьером девушки. Соединяет абонентов, читает в минуты затишья потрепанные книжонки о любви, а по вечерам, должно быть, пляшет в клубе кадриль или ходит за гармошкой и распевает на всю тайгу унылые, нескладные частушки. Ей, русоволосой, наверное, и невдомек, что можно и нужно жить как-то иначе, по-другому.

— Что же вы не читаете? — Оленька даже всплеснула руками. — Может, не нравится? Тогда найду про шпионов.

— Да нет же, — усмехнулась Таня. — Я просто устала. Дороги здесь трудные.

— Тогда подождите немножко. Смена моя как раз кончается. Заглянем к нам в клуб. — Она подмигнула, но сказала почему-то невесело, с грустинкой в голосе: — Ключи у меня. Доверили.

Клуб оказался большой избой, сложенной из крупных потрескавшихся бревен. Молча они поднялись на широкое крыльцо. Замок долго не открывался. Внутри он, видимо, весь заржавел. Наконец дверь со скрипом распахнулась. Следом за Оленькой Таня прошла в полутемный зал.

— Не нужно зажигать свет, — попросила она и тут же, не веря глазам, удивленно отступила назад: в углу, тускло поблескивая черным лаком, стояло низенькое фортепиано. — Откуда здесь инструмент?

— А вы умеете играть? — зазвеневшим вдруг голосом спросила в свою очередь Оленька и подошла к пианино. Смахнула пыль, осторожно подняла крышку. Хотела провести рукой по клавишам, но, должно быть, передумала. Пальцы замерли на полпути. Она отдернула руку, как будто это прикосновение могло причинить ей боль.

Таня в душе подосадовала, что в полумраке не видно лица девушки и поэтому трудно догадаться, чем смущена и так взволнована она.

— Сыграйте что-нибудь, — робко попросила Оленька.

Таня кивнула и села за фортепиано. Только что же сыграть? Впрочем, какая разница. Внезапно ожила в памяти грустная мелодия григовской «Песни Сольвейг», и она, невольно закрыв глаза, коснулась холодных клавиш. Волшебное очарование светлой, сказочно нежной музыки незримыми волнами расплескалось в притихшей темноте. Отступили, растаяли еще минуту назад сжимавшие голову мысли. И на душе сразу сделалось спокойно и мирно. Все потонуло в густом тумане — тревоги, печали, раздумья последних дней. Забылись на миг даже обидные слова, которыми сразил ее заведующий райздравом, суровый и седой в мохнатом свитере старик: «В этих местах, девушка, нужны не просто инженер, учитель, врач. Здесь нужен прежде всего верный, надежный человек. Вы вот бодритесь, а вижу, что дрогнули. Тайги испугались. А нужно, чтобы она вас боялась. Если вам непонятны мои слова, лучше уезжайте не мешкая. Я вам даже посодействую, хоть сейчас…»